«Истинный гражданин есть тот, который, общим избранием возведен будучи на почтительный степень достоинств, свято исполняет все должности на него возлагаемые. Пользуясь доверенностию своих сограждан, он не щадит ничего, жертвует всем, что ни есть для него драгоценнейшего, своему отечеству, трудится и живет единственно только для доставления благополучия великому семейству, коего он есть поверенный».

И.И. Пнин,

«Санкт-Петербургский журнал», 1798 г.

1. Чтобы понять политическую и нравственную природу Вадима Густова, нужно знать его родовую ветвь, жизненные условия, в которых формировался характер, все то важное, что впитал в себя с молоком матери, с первыми напутствиями отца, с неизгладимыми впечатлениями детства и юности. Это то самое духовное начало, без которого не бывает талантливой личности и цельной человеческой судьбы.

Он не случайно сразу же после отставки — несправедливой и обидной, потому как толком ничего не объяснили, — уехал ненадолго на Владимирщину к отцу, Анатолию Осиповичу. Порыв был естественный, интуитивный — после удушающей политической атмосферы Москвы требовался глоток свежего воздуха. Тянуло туда, где все — неподдельное, искреннее, исконное. Крестьянская работа, требующая великого терпения и крепких мозолистых рук, настоящие чувства, честные взаимоотношения и открытые, простые, готовые без пафоса и высоких слов к участию и жертвенности люди. Те преданные Отечеству, подлинные хозяева страны, которых издревле именуют солью земли русской.

В десятом классе ему случайно попался партбилет отца. Стал расспрашивать его:

— Тебя в 1942-ом приняли в партию?

— Тогда я был только кандидатом. А приняли лишь спустя семь лет, после войны. Да и то с перевесом в один голос.

— А почему так долго?

— Считался «сыном врага народа».

— Так ведь дедушка Осип, ты сам рассказывал, был простым возчиком — подводой песок доставлял на завод... Какой из него враг?

— Время тогда, сынок, было такое, что врагом могли назначить каждого, — вздохнул отец. — Попал твой дед под жернова репрессий, был осужден и умер в лагере...

Спустя десятилетия, будучи уже председателем Кингисеппского городского Совета народных депутатов, он получит в феврале 1990 года по своему запросу письмо из управления КГБ СССР по Ярославской области. В нем сообщалось: «Ваш дед, Густов Осип Григорьевич, 1899 года рождения, уроженец д. Василево Переславского района Ярославской области, проживал там же, работал на стеклозаводе «Красное пламя» Александровского района Владимирской области. Арестован 23 октября 1937 года по необоснованному обвинению в проведении антисоветской деятельности, направленной на срыв мероприятий Советской власти в деревне, распространении провокационных слухов, подготовке поджогов общественных построек в колхозе. Постановлением Тройки Управления НКВД Ярославской области от 8 декабря 1937 года осужден к 10 года лишения свободы. 22 декабря 1937 года Густов О.Г. этапирован из Ярославля в БамЛАГ НКВД гор. Хабаровск, где находился до ноября 1939 года. 5 марта 1939 года этапирован в Нижне-АмурЛАГ НКВД, где 23 февраля 1943 года умер.

Как Вам известно, постановлением президиума Ярославского областного суда от 19 января 1957 года Постановление Тройки НКВД от 8 декабря 1937 года отменено, и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления. Густов Осип Григорьевич реабилитирован, справка о реабилитации 31 января 1957 года вручена Густовой Екатерине Андреевне.

За получением свидетельства о смерти, сведений о причине смерти и месте захоронения Вам следует обратиться в УВД Амурской области (г. Благовещенск).

Выражаем Вам искреннее сочувствие в связи с трагической судьбой дедушки».

У Вадима Густова, как и у отца его, не было по этой причине озлобленности и агрессивных нападок на прежнюю власть, что так характерно для бывшей диссидентствующей или холуйствующей, но вдруг объявившей себя единственной поборницей демократии, интеллигенции в конце 80-х — начале 90-х годов. Той корыстной и беспринципной части советской интеллигенции, которая вместо того, чтобы исследовать, просвещать и созидать, стала апологетом, двигателем и символом оплевывания отечественной истории, невиданной социально-политической розни и духовной разрухи. В оценке прошлого и настоящего Вадим Густов всегда брал пример с отца своего, суждения которого отличаются прирожденной ясностью мышления, житейской мудростью и подкрепленной громадным опытом логикой. Имея неполное среднее образование, Анатолий Осипович двадцать послевоенных лет работал вначале председателем колхоза, а затем управляющим. Деревенька Калинино небольшая, всего 26 домов, но хозяйство в ту пору у нее было завидным: коровник на 90 буренок, конеферма из 20 лошадей и 210 свиноматок на животноводческом комплексе. Не считая иной более мелкой живности. Густов-старший до сих пор непререкаемый авторитет не только для сына, но и для односельчан.

— Несмотря на возраст, — говорит о нем Вадим Анатольевич, — он делает все по дому и по хозяйству: сеет, косит, рубит... Выращивает в огороде отменный лук, помидоры, огурцы, чеснок, ухаживает за яблонями, терновником и смородиной. Он и меня с сестрой Галиной с малолетства приучал к работе. Помнится, в детстве, он поднимал меня спозаранку и я вприпрыжку — за лошадьми. А затем в таком же темпе назад — досыпать. С 7-го класса нас, пацанов, стали сажать на лошадь — сено возили или клевер. Через год меня с ребятами, что покрепче, ставили на вилы. Возили и скирдовали сено с луговин, а траву — из болота или леса. Сухой клевер тяжелый, скручивается так, что трудно вилок разъединить — к вечеру рук не чувствуешь. На следующий год нам стали в колхозе приплачивать немного. Однажды я за работу в поле получил 56 рублей — деньги по тем временам немалые.

— А где воевал отец?

— Вначале в пехоте. Под Старой Руссой в 1942-ом его ранило пулей в руку. Он получил звание сержанта и медаль «За отвагу». После лечения в Свердловске его отправили в танковый полк в Нижний Тагил, где формировались экипажи боевых машин. Первый свой танк Т-34 он собирал вместе с рабочими на заводе. Те наставляли красноармейцев: «Мужики, хотите жить? Сидите на сборке. Вы — самая требовательная госприемка!..» И танковый экипаж вместе со специалистами подгонял детали, регулировал узлы... Маршевую колонну затем формировали под Владимиром на Гороховецком полигоне. За войну отец три боевые машины сменил, будучи заряжающим, наводчиком, командиром танка. Трижды в бою горел...

— А как семья ваша оказалась в деревне Калинино?

— После того как дедушку арестовали и он умер в лагере, мою бабушку Екатерину Андреевну с четырьмя детьми выселили из деревни Василево Ярославской области как семью врага народа. Вот они и переехали на Владимирщину. Там отец с будущей моей матерью познакомился — Анной Андреевной Алексахиной, ныне, к сожалению, покойной...

— Вадим Анатольевич, городские ребята с детства приобщаются к плодам цивилизации и это, как мы знаем, палка о двух концах. А вот деревенское детство, круглосуточное общение с природой, физический труд с малолетства не только рано воспитывают самостоятельность, но и оставляют в душе особые, неизгладимые впечатления... Что больше всего запомнилось?

— Дружба, бескорыстие, непринужденность отношений. В нашей деревне с 1948 по 1951 год родилось две девочки и девять мальчиков. Вот эта команда пацанов во многом и формировала мое отношение к жизни. Наиболее близкими были Иван Молоков, Толя Матвеев, Володя Фролов... Деревенские ребята, как правило, те, что поменьше ростом, иногда первыми драки начинали. Ну а я уже тогда был выше всех — приходилось вмешиваться, наводить порядок. Мать у Фролова, Нина Павловна, преподавала в школе математику, была общительной и доброй женщиной. У них в доме, первом на деревне, появился телевизор. Небольшой такой, с линзой. Мы приходили, ложились на пол и во все глаза глядели на это чудо... Фроловы, кроме того, славились умением играть на гармошке. У них целая династия была гармонистов. Играли они на праздниках, на свадьбах. А то и просто летними вечерами под их голосистую гармонь и рожки пели и плясали односельчане. Захотелось и мне стать гармонистом. Лет тринадцать было, когда я попросил отца: «Купи хромку!» Он продал дрова и купил настоящую ярославскую гармошку. Я пришел к дяде Гене Кудрявцеву, знатоку-самоучке. Он разъяснил, где басы, где пищики и научил играть песню «Костры горят далекие...». А через дом ещё один приятель мой жил, Сережа Константинов. Он только вернулся из пионерского лагеря и забежал на минуту ко мне. Увидел хромку, глаза заблестели. Я показал, как играть, и он быстро все схватил. Позднее Сергей закончил культпросветучилище, играл в популярном владимирском ансамбле «Русь», возглавлял группу рожечников в филармонии, стал лауреатом конкурса балалаечников. Однажды после гастролей в Испании он со своей группой приехал в Кингисепп. Хороший был концерт — рожки у него певучие, звучные. В перерыве я поднялся на сцену. «Вы кто?» — спрашивают у меня. «Я его учитель...» — кивнул на засмеявшегося Константинова. После концерта мы сидели у меня дома, вспоминали молодые годы. Сейчас он преподает в городе Александрове на Владимирщине.

— В такой небольшой деревне и школы-то своей не было?

— Да, мы ходили учиться в соседний поселок Долматово, а 9-10 классы я заканчивал в текстильном городке Струнино, это тоже неподалеку. У нас были умные и добрые учителя. Директор школы Римма Андреевна Куренышева, физрук Евгений Карпович Абрамович, отставной майор. Я в силу своих физических данных выступал за сборную школы по легкой атлетике. Мой рекорд по прыжкам в длину до сих пор в школе не побит, и об этом напоминает висящее там на стенде свидетельство, пожелтевшее от времени.

— В общественной жизни участвовали?

— Вначале был, как и все, пионером. А затем приехал в школу инструктор горкома комсомола Валерий Козерод. В нашем 8-ом классе создали комсомольскую организацию из семи человек, а меня избрали секретарем, хотя до положенных для вступления в молодежный союз четырнадцати лет мне не хватало трех месяцев. Будучи комсомольцами, мы чувствовали себя взрослее, стремились сделать что-то хорошее, полезное для одноклассников и школы.

— А как обстояло дело с выбором профессии?

— После 8-го класса вместе с другом своим Толей Матвеевым едва не поступил в техникум в городе Кольчугино Владимирской области. Но после экзамена по математике произошла драка. Сидели мы вечером с Матвеевым в «красном уголке» общежития и смотрели по телевизору, как помнится, фильм «Голый дипломат». Сзади среди абитуриентов началась потасовка. Я сделал замечание, а мне в ответ двинули в затылок. Ну и стал я наводить порядок. На меня несколько человек бросилось, Матвеев тоже с кем-то сцепился. Отбились. Но на лице после этого у меня остался синяк. В техникуме разбираться долго не стали — всех участников «бучи» отчислили. Когда домой приехал, мать — в слезы. Отца не было — он в пять утра уехал к бригадам на прополку, а вернулся поздно вечером. Отругал меня, конечно, а затем сказал: «Все. Будешь железнодорожником. Пойдешь на курсы машинистов локомотива...». Я согласился. Но мать с отцом потом посоветовались и утром сказали мне, что надо все же получить нормальное среднее образование. Параллельно со средней школой заканчивал я и детскую спортивную. Занимался у тренера Валентина Александрова многоборьем: толкал ядро, метал диск и молот. Уже в 10-ом классе начал выступать за текстильный комбинат «Пятый Октябрь» — это нынешняя «Струнинская мануфактура». Ездил на соревнования, получил взрослый спортивный разряд.

— И сразу после выпуска поступили в институт?

— В нашей школе было шесть выпускных классов, и в 1966-ом году все мы ринулись поступать в вузы. Нескольких спортивных ребят, в том числе и меня, собрал тренер Александров и объявил: «Вам следует ехать в Московский областной педагогический институт. Там спортивная молодежь нужна. Я уже обо все договорился...» В общем, приехали мы на институтскую спортбазу, что в столице. На стадионе поочередно бегали, прыгали в длину и высоту, толкали ядро и метали диск — проходили смотровую комиссию. Я сдал зачет по плаванию. А гимнастику провалил. С моими комплекцией и ростом гимнастика всегда была слабым местом. Настроение паршивое, а тут ещё на медосмотре женщина-врач добавила сомнений. «Ты хорошо учился?» — спросила. «Хорошо», — ответил я. «А зачем тогда поступаешь? Хочешь быть педагогом или спортсменом? Все равно не возьмут. Видел, из ЦСКА приехал поступать Геннадий Вольнов? За два метра ростом. Тебя тоже Бог не обделил, но он — заслуженный мастер спорта, а ты... Но даже если поступишь и накачаешь мышцы, то что дальше будешь делать?..» Словом, все взвесив, я забрал документы и тихо уехал в Московский геологоразведочный институт имени Серго Орджоникидзе, в котором спустя пять лет получил диплом горного инженера.

— Родители одобрили выбор?

— Я жил у тетки в Москве и туда через три недели мать приехала. Растревожилась: «Ты куда пропал? Вот повестка из военкомата — в армию призывают!» «Поступил!» — говорю. И объяснил куда. Она, конечно, рада-радешенька, на день раньше меня домой уехала, чтобы отца оповестить. Ну а я, управившись со всеми вступительными делами и накупив московской провизии, отправился следом. Отец в день моего приезда пришел пораньше с работы, собрал соседей. Помню, старушек-вдов было много, у которых мужья не вернулись с войны. Как-никак для деревни событие — я на тот момент был первым, кто из местных ребят в институт поступил. Причем самостоятельно, без какой-либо поддержки... У меня с этими старушками потом трогательные отношения установились. Я часто приезжал домой по пятницам на выходные, и они меня неизменно встречали. У каждой в силу возраста что-то болело — у кого голова, у кого поясница или ноги... Вот я и возил из Москвы то пчелиный яд для натирания, то лекарства недорогие. Они радовались этим незатейливым и доступным по тем временам подаркам. Да и лечение помогало — организм у деревенских жителей не был испорчен антибиотиками и прочими фармацевтическими препаратами...

Учился Вадим Анатольевич на факультете техники разведки и разработки редких и радиоактивных элементов, в группе, где готовили специалистов по урановым месторождениям. Первая практика у него была в городе Лермонтове под Пятигорском — на Быковском месторождении урана, который добывали в шахтах на глубине до 90 метров. Побывал в селении Степногорское (нынешняя Астана). Целиноградской области, где собрал материал для диссертации. Стажировался и в знаменитом узбекском Учкудуке, куда в итоге и уехал по распределению в 1971 году. Семь лет работал мастером, начальником смены и начальником участка по добыче урана Восточного карьера Навоинского горно-металлургического комбината в Бухарской области. Там у него родились два сына — Сергей и Андрей, которые впоследствии пошли по стопам отца, став горными инженерами, кандидатами технических наук, и подарили ему трех внуков — Дмитрия, Вадима, Алешу и внучку — Наталью.

А свою первую и последнюю большую любовь он встретил в поселке Долматово на концерте художественной самодеятельности, будучи ещё первокурсником, во время одного из приездов домой. Валентина Дмитриевна, урожденная Земскова, тогда только начала преподавать математику в восьмилетней поселковой школе — той самой, где учился в свое время Вадим Анатольевич. Вскоре они поженились, и молодая жена все последующие годы учила сельских ребятишек, пока он заканчивал институт.

В политической судьбе Вадима Густова город Кингисепп сыграл определяющую роль. Приехал он сюда в марте 1977 года сразу же после курсов повышения квалификации в Обнинске, где осваивал первые зарубежные ЭВМ. Имея за плечами школу жесткой системы Минсредмаша СССР, он встретился в Кингисеппе с плеядой крупных партийных и хозяйственных руководителей, которые помогли ему огранить собственный стиль работы.

Общежитие, коммунальная квартира, бытовая неустроенность — всего пришлось хлебнуть, как водится, на новом месте. Первые должности — шесть месяцев горный мастер, а затем год — начальник участка рудника Кингисеппского производственного объединения «Фосфорит», насчитывавшего пять тысяч человек.

— «Фосфоритом» тогда руководил, — рассказывает Вадим Анатольевич, — генеральный директор Юрий Антонович Шадрин, который был членом горкома партии и имел высокий авторитет в районе. Его манера держаться, умение работать с людьми, профессиональные навыки и незаурядные организаторские способности сразу выдавали сильную личность. Созданный им коллектив вывел предприятие в передовые — оно по праву считалось лучшим в отрасли. В его команду входили такие первоклассные специалисты, как заместитель гендиректора по капитальному строительству Виктор Гаврилович Филинов, главный инженер Владимир Владимирович Буксеев, главный энергетик Лев Ефимович Асиновский и многие другие. В этот период выросла под руководством Шадрина и группа перспективной молодежи, которая возглавила крупнейшие цеха: это Лебедь, Роман, Решетняк...

По словам Густова, весь бюджет, а значит, и социально-экономический облик Кингисеппа, бывшего до начала 60-х годов в основном деревянным городом с населением в десять тысяч человек, определял «Фосфорит» с его крупными карьерами и обогатительной фабрикой, выпускавшими сложные азотно-фосфорные удобрения. Работа была интересной и перспективной. И вдруг после очередных курсов повышения квалификации в Кемерово Густова пригласил к себе первый секретарь Кингисеппского горкома партии Виктор Михайлович Мазуров. Руководителем он слыл жестким, но честным и справедливым, в городе его побаивались, но уважали. Так как знали, что всю свою жизнь он посвятил становлению промышленности района — из-за отсутствия районных властных структур их функции осуществляли власти городские.

После короткого знакомства Мазуров в упор спросил:

— Пойдете инструктором промышленно-транспортного отдела горкома?

— Не пойду! — чистосердечно ответил Густов. — Мне тридцатый год, на руках двое детей, безработная жена и даже жилья нет. На руднике хоть зарплата солидная, да к тому же есть задумки, жизненные планы...

— Тебе партия доверие оказывает, а ты в ответ умничаешь! — насупил брови первый секретарь и достал из ящика стола логарифмическую линейку. — Умеешь с ней работать?

— И не только с ней...

— У меня за душой строительный техникум, и я руковожу районом. А у тебя инженерное образование.

— Но я же производственник! Дайте хотя бы полтора года...

— Все. Иди на рудник! И знай: никакого не будет теперь тебе продвижения.

А через три месяца приехал на участок секретарь парткома «Фосфорита» Вениамин Сафронов и предупредил:

— Слушай, Густов, не валяй дурака! Надевай галстук, белую рубашку и — вперед. Я тебя должен представить на бюро горкома.

Час они просидели в приемной. Потом кто-то выглянул и позвал:

— Густов, заходи!

Мазуров глянул на него сердито:

— Пришел? Вон твой стул! Садись... Итак, товарищи, объявляю заседание бюро закрытым.

— А мой вопрос? — растерялся Густов.

— Решен. Ты нам подходишь...

Во властных структурах города он проработал лучшие годы. Должности занимал такие, которые позволяли всю городскую структуру, все кингисеппские проблемы и кадры знать, как свои пять пальцев. Прийдя в горком инструктором, он через три года становится заведующим промышленно-транспортным отделом. Затем последовательно — первый заместитель председателя горисполкома, второй секретарь горкома КПСС, а в 1990-1992 годах — председатель Кингисеппского городского Совета народных депутатов. Политическую обкатку он там прошел основательную, кингисеппский опыт помог ему потом в большой политике.

Мазуров через неделю после утверждения Густова в должности инструктора ушел, и на его место был избран Александр Иванович Мячин, бывший прежде вторым секретарем. Вызвав Густова, сказал:

— Трудись, нечего буянить! Партийная школа в жизни пригодится. Через год-полтора, если работа не понравится или не заладится, вернешься на производство.

Сам Густов вспоминает о том периоде жизни с благодарностью. Хорошо, что после Учкудука уехал не куда-нибудь, а именно в Ленинградскую область.

— Кроме Мячина, — вспоминает он, — довелось работать с ещё одним первым секретарем горкома. Это Николай Петрович Ленец. Все мы ставили перед собой единую задачу сделать Кингисепп европейским городом и по мере сил реализовали её. В начале перестройки наступил небольшой по времени, с 1986 по 1991 год, плодотворный этап, когда промышленные предприятия получили больше самостоятельности, но управляемость ими ещё не была потеряна. Мы тогда радовались каждому позитивному сдвигу в городском хозяйстве, искренне верили в то, что начавшиеся в стране перемены приведут к лучшему. Появились в городе небольшие ресурсы, и мы закончили строительство хлебокомбината, реконструкцию молочного завода, начали создавать транспортные пассажирские предприятия, отчислять средства на благоустройство, быт, образование и культуру. Но потом Горбачев допустил одну из самых серьезных своих ошибок: отдал на растерзание псевдодемократической охлократии промышленные предприятия, где стали не назначать, а выбирать директоров. На месте профессиональных управленцев, имеющих опыт и навыки, болевших за производство, ратовавших за дисциплину и порядок, оказались случайные люди — по большей части демагоги и горлопаны. К примеру, Кингисеппским молочным заводом, который в летние периоды перерабатывал до 160 тонн молока в сутки, руководил довольно молодой, до сорока лет, директор. Может быть, он внешне казался не очень улыбчивым человеком, но специалистом был отменным, непримиримо боролся с производственным разгильдяйством и нарушениями трудовой дисциплины. Когда грянули директорские выборы, то общее собрание поддержало кандидатуру говорливого мастера с ремонтно-механического завода, имевшего о молочном производстве весьма смутные представления. Наобещал он доверчивому народу золотые горы, и его выбрали — в пику требовательному профессионалу. В итоге завод довели до ручки, и молоко со всей округи стали возить для переработки на питерский комбинат «Петмол». Таких случаев по России — тысячи.

— И что же, всех директоров в Кингисеппе таким демократическим способом перевели?

— Нет, конечно. Мы-то, власть, тогда зачем? Свой директорский корпус отстаивали, как могли. А кадры у нас были действительно уникальными. Взять хотя бы директора кожевенного завода «Победа» Виктора Петровича Соболева. Боевой офицер, он защищал город в годы войны, а затем сорок лет проработал на производстве. Или — Алексей Петрович Бельский. Заслуженный строитель России, он был вначале инструктором горкома, а затем успешно руководил Алексеевским известковым заводом. Профессионалы оставались у руководства и на селе. Как пример — Виктор Балбышев, директор совхоза «Ополье». Хозяйство у него сложилось крепкое, руководил он им разумно, заботился о людях. Он, как и я, был депутатом областного Совета, мы часто вместе возвращались после сессий домой. Я иногда останавливался у него, и мы много говорили о текущих событиях, кардинальных переменах в стране. Советовались, выверяли свои взгляды. Остались в памяти талантливые руководители: Иван Григорьевич Волченко, Илья Иванович Андрейченко, Анатолий Васильевич Безручко, Валентин Данилович Дубчак, Федор Леонидович Ноздря.

— Работа в горисполкоме, должно быть, значительно отличалась от партийной, горкомовской?

— Больше приходилось заниматься именно городским хозяйством. В Кингисеппе к тому времени население выросло до 50 тысяч. Плюс район и Ивангород, который лишь с 1992 года был отнесен к категории городов областного подчинения. Председателем горисполкома тогда был Юрий Александрович Меньшиков, а я у него — первым заместителем. Отвечал за пассажирский автотранспорт, строительство, жилищно-коммунальное и дорожное хозяйство, садоводства и много другое.

— Не в тот ли период произошел случай, когда вы однажды приказали взломать дверь в магазин?

— Было дело. Как-то морозной ночью в Ивангороде пробило муфту кабеля на ГЭС-13. Поднятые по тревоге специалисты начали долбить мерзлую землю и ненароком повредили второй кабель. Ситуация сложилась чрезвычайная — город замерзал, нужно было срочно спасать тепловые сети. Я приехал из Кингисеппа и распорядился незамедлительно спустить воду в жилых домах. Прибывшую аварийную бригаду мы разбили по звеньям, но сразу же выяснилось, что у слесарей нет ни фонарей, ни разводных ключей, ни паяльных ламп. Директор магазина, где все это имелось в продаже, жил в Нарве, а счет уже шел на минуты: температура воздуха опустилась до минус 36 градусов. Пришлось вскрыть магазин, взять все необходимое и составить для порядка акт. Нашли мы и триста метров кабеля, который, не закапывая, пустили по земле, изготовили муфты. Воду в жилых домах слили за пару часов, подвалы, правда, затопило, но коммуникации удалось спасти. Запустили котельную и подали тепло в квартиры...

— Вадим Анатольевич, летом 1990 года вы были делегатом XXVIII съезда КПСС — последнего партийного форума в истории Советского Союза?

— Делегатов на съезд выдвигали на альтернативной основе, и в результате тайного голосования я победил. Следует отметить, что партийная организация у нас в городе была мощной — пять тысяч коммунистов... Среди секретарей партийных организаций были очень яркие личности, такие, как секретари парткомов производственного объединения «Фосфорит» Вячеслав Михайлович Скобелкин, Николай Степанович Баулин — их личная принципиальная позиция по многим вопросам реформирования объединения во многом помешала им сделать свою карьеру, но это были личности. С огромным уважением вспоминаю Ивана Григорьевича Масалова — председателя партийной комиссии горкома партии, самобытного руководителя Павла Васильевича Каретина, Александра Лазаревича Грибкова, Михаила Борисовича Корнеева — руководителей Кингисеппского горисполкома и десятки других уважаемых кингисеппцев. Так уж случилось, но ко времени открытия съезда я находился за границей. С отличием окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС и неожиданно попал в группу, которую сформировало Правительство СССР для двухмесячной учебы в Швеции. Я представлял Северо-Запад, а ещё были несколько человек из Свердловска и Эстонии. После этой поездки я совершенно по-другому смотрел на рыночную экономику, на шведский социализм с ярко выраженным социальным ориентированием. Так вот, я опоздал на доклад Горбачева, который он сделал 2 июля 1999 года. Это был политический отчет ЦК съезду, в котором ставились задачи перед партией, давалась оценка текущего момента, который сам генсек назвал вызывающим острые споры, переживания и взаимоисключающие оценки. Первый секретарь Ленинградского обкома Борис Вениаминович Гидаспов, руководивший нашей делегацией, с пониманием отнесся к моей задержке.

— Каково было общее впечатление от съезда?

— Понимание того, что так, как живет страна, дальше жить нельзя. А как? В дискуссиях вырисовывалась китайская модель, которая позволяла прежде всего не терять управление огромным, многонациональным и уже изрядно разбалансированным государством. Съезд, конечно же, в своем официальном программном заявлении проанализировал кризис общества, наметил экстренные меры по выходу из него, провозгласил очень правильные тезисы о свободе и благосостоянии человека, эффективной экономике, подлинном народовластии, обновлении самой партии и многом другом. Были приняты новый партийный Устав и ряд рабочих резолюций и постановлений. Но в целом программные установки Горбачева, заложенные им и его командой во все эти документы, не отражали, несмотря на «новое политическое мышление», подлинных реалий дня. Последующие драматические события очень скоро это подтвердили. Реформы, прежде всего экономические, не без активной помощи западных «доброжелателей», пошли вкось и вкривь, страна находилась на грани политического и социального взрыва.

— Все эти проблемы обсуждались конструктивно?

— Горбачев в своем докладе признавал, что перестройка буксует, и положение в стране значительно ухудшилось. Правда, при этом он всю вину возлагал на тяжелое наследие, бедственную экологию, запущенность экономики и, в частности, аграрно-промышленного сектора, варварское использование природных ресурсов, националистические настроения в республиках, авторитарно-бюрократические проявления в партгосаппарате и так далее. Но нам, делегатам, хорошо знавшим положение дел на местах, хотелось не регламентированного разговора с дозированной информацией, а откровенного, который бы обнажил все наболевшие проблемы, лишив их камуфляжа из обтекаемых, хотя и броских формулировок. Поэтому в один из дней около 400 секретарей горкомов и председателей горсоветов из различных регионов пригласили на встречу Горбачева. Ему задавали острые вопросы, довольно резко критиковали. И Михаил Сергеевич не выдержал, сорвался. Приказал вывести прессу, а пленки у операторов президентская охрана засветила тут же, на месте. Горбачев объявил, что все мы, собравшиеся, ничего не понимаем в большой политике, современной идеологии и в деятельности руководящих органов партии, направленной на эпохальные революционные преобразования. Ему возражали, и Горбачев, не закончив встречу, встал и ушел. Зал был в шоке... Вечером наша ленинградская делегация подводила итоги дня. Все чувствовали: в партии назревает раскол. Это проявлялось не только в кулуарах, но и на пленарных заседаниях в Кремлевском Дворце съездов, где собирались пять тысяч делегатов. Раньше списки для обсуждения кандидатур в руководящие органы готовились в ЦК, а теперь кандидатуры вносились прямо с места. Делегаты впервые за десятилетия железной партийной дисциплины вели себя вольно, бросали реплики, выкрикивали пожелания. Нашу, наиболее активную делегацию раньше всегда впереди сажали как представительницу города трех революций, но на этот раз задвинули на балкон... Правда, Гидаспова все же избрали на состоявшемся после съезда Пленуме секретарем ЦК КПСС.

— Неужели Горбачев не чувствовал уязвимость, мягко говоря, своей внешней и особенно внутренней политики?

— Что он чувствовал, трудно сказать. Но на все принципиальные вопросы, которые мы, делегаты, ставили перед высшим руководством страны, внятного ответа не получили. Ясным становилось одно: страна, общество неизбежно начинают терять управляемость. У Горбачева не хватило политической воли проводить подлинные реформы, прежде всего в экономике, да и сам он, судя по всему, переоценил свои возможности. Он не знал, что надо делать, и об этом свидетельствуют его бесконечные разговоры о перестройке, консенсусе, европейском доме и общечеловеческих ценностях...

— Как политическая демагогия центральной власти сказывалась на местах?

— Пагубно. Сразу же появились чрезвычайно активные деятели, которые, как метко подметили в народе, состоят в комитетах по утаптыванию мостовой. К примеру, мы у себя в Кингисеппе в 1985-1986 годах нашли средства и решили строить так нужную городу автостанцию. И вот отставной капитан 2 ранга, живший в доме напротив будущей стройки, развернул бурную деятельность по проведению референдума: быть или не быть станции.

— Ему-то зачем это понадобилось?

— Утверждал, что выхлопные газы двигателей автобусов начнут проникать через окна в квартиры. Как будто автостанция — аэропорт, который принято в целях безопасности возводить за городом. Словом, год ушел на псевдодемократические дебаты, деньги не реализовали, и автостанции в Кингисеппе нет до сих пор.

— Вадим Анатольевич, в городе вам доводилось не только налаживать коммунальное городское хозяйство, создавать информационные центры, реставрировать и благоустраивать многие объекты. Но и в 1991-ом, после подавления путча и известного указа Ельцина, запретившего компартию, пришлось выселять, будучи выбранным на альтернативной основе председателем горсовета, бывших коллег из здания горкома партии?

— Пришла жесткая директива из Москвы: все здания партийных органов отдать под суды, как структуры демократического государства. В итоге здание горкома под суд и отдали. Тогда же поступило распоряжение, что все помещения, принадлежавшие до революции Русской православной церкви, надлежит ей вернуть. Одно из таких зданий — Екатерининский собор, построенный во второй половине XVIII века архитектором Ринальди. Ко мне приехала группа верующих во главе с отцом Гурием, священником из деревни Ополье. Вручили письмо, в котором просили отдать им здание собора. Конечно, проще всего было выполнить официальное распоряжение, восстановить историческую справедливость, а заодно приобрести симпатии будущего прихода и прихожан. Но я был категорически против.

— Рискуя попасть под тяжкое по тем временам обвинение: несоответствие духу времени?...

— Не в этом суть. Екатерининский собор в годы войны был разрушен, затем его восстановили в 1980 году и разместили в нем исторический музей. Пришлось выступать в прессе и объяснять свою позицию. Да, передавать здание собора церкви надо, но перед этим на сессии горсовета следует принять решение о судьбе музея — найти помещение для него и его уникальных экспонатов. Сессия состоялась, и на ней преобладали популистские настроения, которые в конце концов и взяли верх: собор, несмотря ни на что, надо отдать. Пришлось всю экспозицию свезти в подвал вечерней городской школы, её-то и решили в итоге переоборудовать под музей. Много времени ушло на ремонт и подводку коммуникаций. Восстановление музейной экспозиции я считал своим долгом, и все работы держал под личным контролем. Но зато этот музей теперь по праву считается одним из лучших в области.

— С церковнослужителями не испортились после этого отношения?

— Наоборот, укрепились. Отец Гурий уважал мою позицию. Позже я предложил ему восстановить ещё несколько храмов, но перед этим мы с ним проехали по селам. Предварительно я позвонил главам сельсоветов и попросил: соберите верующих, мы с отцом Гурием подъедем, и если община зарегистрирована, то будут вам и священник, и ремонт церкви. А сами храмы выглядели плачевно: облупленные стены, гнилая кровля, ржавые решетки. Словом, помогать пришлось основательно. В двух общинах — в Котлах и Керстово — храмы теперь работают. А в поселке Вистино, куда мы с отцом Гурием тоже заехали, он расстроился: часовню там возвели, а вот служить в ней некому. На обратном пути он рассказал, как пришел к вере, как учился в духовной семинарии и академии. Предложил создать в Кингисеппе первую церковно-приходскую школу. По решению горсовета мы ему выделили и отремонтировали помещение бывшей автошколы. Привлек он поначалу к занятиям около ста человек. Правда, потом учеников осталось, конечно, меньше. С тех пор у нас с отцом Гурием сложились добрые и доверительные отношения... Он уникальный человек и истинно служит православной церкви.

Позднее, уже став губернатором, Вадим Густов будет способствовать восстановлению и строительству десятков церквей, в том числе храма св. Николая в Кобоне, где покоится прах многих ленинградцев, погибших в годы блокады. Он будет оказывать помощь Ведено-Оятскому женскому монастырю, Александро-Свирскому монастырю и даже Валаамской обители, хотя формально она не находится в пределах Ленинградской области.

В 1997 году он подпишет распоряжение о ежегодном праздновании дня Тихвинской Иконы Божией Матери, которая была написана апостолом Святым Евангелистом Лукой, особо почиталась в Византии, а затем находилась в Тихвинском Большом Успенском монастыре, основанном в 1560 году по повелению Иоанна Грозного. Тогда же Густов поручит разработать программу восстановления монастыря. В 1999-ом, будучи членом Совета Федерации, он предложит премьер-министру С. Степашину проект программы возвращения Тихвинской Иконы, вывезенной в годы войны за рубеж, и проект восстановительных работ в монастыре.

Взвешенный подход к решению любой проблемы с самого начала политической карьеры характерен для Вадима Густова. Да и учился он не только на опыте других или на своем собственном. Имея приличное базовое образование — инженерное и политическое — он тем не менее в 1990 году окончил ещё и Ленинградский политологический институт имени М.И. Калинина по специальности «Государственное строительство».

...Какие бы и где ни занимал Вадим Анатольевич должности, он неизменно приезжает в ставший ему родным город Кингисепп, неподалеку от которого с незапамятных времен у него имеется четыре сотки садоводческого участка и скромный домик на нем.

Н ародным депутатом Леноблсовета Вадим Густов избран в апреле 1990 года, а в октябре 1991-го — его председателем. Предыдущего руководителя Юрия Ярова, одновременно и депутата Верховного Совета РСФСР, пригласили на работу в Москву. Встал вопрос о его преемнике. В Кингисепп приехала группа депутатов во главе с председателем облпотребсоюза Василием Филипповичем Ковалевым, чтобы уговорить Густова согласиться на выдвижение своей кандидатуры.

А на следующий день на сессии Леноблсовета Яров предложил на свое место Юрия Павлова, возглавлявшего комиссию по вопросам жилищно-коммунального хозяйства. Но депутаты выдвинули ещё четверых кандидатов. Председатель горсовета Выборга Николай Васильевич Смирнов предложил в том числе и кандидатуру Вадима Густова. Из пяти выступавших претендентов на пост председателя Леноблсовета Густов представил наиболее емкую и исчерпывающую программу. И в отличие от других, ему не задавали даже вопросов — хорошо знали по прошлым сессиям как делового, рассудительного и доступного руководителя с менталитетом государственника. В итоге победил он в первом же туре с внушительным перевесом голосов. Наступил новый этап в его политической биографии.

Леноблсовет состоял тогда из 250 депутатов — разных по возрасту, образованию, жизненному опыту и политическим взглядам. Сессии проходили иной раз бурно, и новому председателю стоило немало труда, если не сказать искусства убеждения, чтобы направить работу в созидательное русло. Позднее об этом периоде его жизни писали: «Несмотря на всю сложность работы, Вадим Густов никогда не терял чувства юмора, — вполне возможно, именно оно позволяло ему сплачивать столь большой и столь разный депутатский корпус. Порой одной шутки, одного удачного замечания было достаточно, чтобы разрядить атмосферу в зале... Именно тогда появились в характере Вадима Густова черты политика общероссийского масштаба. Политика, готового на решительные шаги, склонного к нестандартным решениям. Он всегда внимательно слушает людей, впитывает информацию, но никогда не поддается какому-то влиянию: иной раз думаешь, сейчас он скажет то-то или сейчас он поступит так-то. А Вадим Анатольевич делает шаги и принимает решения не обратные, а «перпендикулярные», абсолютно неожиданные...» 1

В то время он много ездил по районам, встречался с людьми. По его инициативе впервые в регионе была разработана программа «Защита» для поддержки обнищавших, отчаявшихся пенсионеров, инвалидов, малоимущих семей. Была проработана в деталях программа строительства предприятий по переработке сельскохозяйственной продукции, позволявшая превратить область из поставщика сырья в экспортера конкурентоспособной готовой продукции. Вникнув в проблемы природоохраны, он способствует началу строительства очистных сооружений в Красном Бору, выделению средств на создание природного заказника Гладышевский на Карельском перешейке и предотвращению экологической катастрофы в бухте Радуга. Ломая чиновничьи рогатки, он по просьбе группы академиков помогает учредить в области Лужский крестьянский университет.

По прошествии времени я спросил у Вадима Анатольевича:

— Кроме принятия необходимых областных законов, какие ещё проблемы стояли перед Леноблсоветом в те непростые годы?

— Когда в стране началась демократизация, мы не всегда понимали навязываемые нам сверху решения и происходящие вслед за ними процессы. Рыночная экономика, о которой все так много говорили, для нас была в новинку, и многое делалось по наитию. Тем более, что после ликвидации 6-й статьи Конституции о руководящей и направляющей роли Коммунистической партии последовала реструктуризация всех ветвей власти и началась, образно говоря, охота на ведьм. С непаханого поля экономики страны убиралось огромное количество первоклассных управленцев, прежде всего директоров, только потому, что они входили в партийные выборные структуры или в тот или иной период возглавляли их. После десятилетий советской системы, когда планировалось все, вплоть до последнего гвоздя, управляемость экономикой резко упала. В нее после развала СССР начал вмешиваться Запад, наводнивший Россию ширпотребом и сомнительными продуктами питания. Свертывание военно-промышленного комплекса, обнищание села и частая смена руководящих кадров в федеральном правительстве — все это привело к коллапсу. Какое-то время предприятия работали на старых запасах, но затем их доконал кризис в банковской системе. Тем не менее, мы решали в области шесть основных задач, которые остаются актуальными и сегодня.

Первая — жилищно-коммунальное хозяйство. С начала 90-х годов директора предприятий перестали отвечать за «коммуналку» и стали «сбрасывать» её местным органам исполнительной власти, у которых, как правило, не было средств и возможностей её содержать. Из тридцати с лишним миллионов квадратных метров жилья, имеющегося в Ленинградской области, местные исполкомы, а затем администрации за девять лет приняли десять миллионов квадратных метров старого жилья. Вместе с ветхими инженерными коммуникациями и разрушающимся соцкультбытом.

Вторая проблема — налаживание пассажирского автотранспорта, а проще говоря, автобусных перевозок в районах. Как показывает мировая практика, именно этим социальным видом транспорта пользуются бедные слои населения.

Третий вопрос — народное образование. Автором уникального проекта по ремонту и строительству семидесяти двух школ на территории области выступил тогда старейший ленинградский управленец Лев Алексеевич Койколайнен, возглавлявший исполком Леноблсовета в 1990-1991 годах. И мы эти школы начали строить. В поселке Коммунар, в Сланцах, Лодейном Поле, Кингисеппе, Сосновом Бору, на селе...

Четвертое направление — здравоохранение. Когда Россия и Запад стали открытыми друг для друга, мы с ужасом обнаружили, насколько наши медицинские учреждения отстали. Прежде всего — по технической оснащенности. Но именно тогда, в начале 90-х, мы стали строить больницы в Кировске, Приозерске, Подпорожье, Тихвине, Бокситогорске, Кингисеппе...

Пятая, важнейшая общегосударственная задача, — это культура и спорт. В советское время она была четко обозначена, и на всех уровнях власти хорошо знали, что и как надо делать.

И, наконец, шестая — блок социальной защиты населения, прежде всего — пенсионеров, инвалидов, малообеспеченных семей, детей-сирот. В крае старение идет давно. Есть тут и объективные причины — много одиноких и обездоленных людей оставила после себя Великая Отечественная война. В области около 80 тысяч таких стариков. Поэтому мы и создали программу по строительству домов престарелых, пансионатов, однокомнатных квартир, которые были бы охвачены медицинским обслуживаем, доставкой продовольствия и другими услугами... Ну а кроме того, уже тогда мы начали разрабатывать и осуществлять региональные программы, связанные с развитием промышленности и сельского хозяйства. Наметили большие инвестиционные проекты, в том числе и строительство портов...

Не довелось Вадиму Густову реализовать свои проекты и программы — после разгона Советов они были исполнительной властью свернуты и на время забыты. Но предшествовали этому события, которые остались ярким фактом в политической биографии Вадима Густова.

«Черным октябрем» 1993-го Вадим Анатольевич с его обостренным чувством человеческого достоинства не мог оставаться в стороне от шокировавшего страну противостояния властей и демонстративной, на весь мир, осады Белого дома. Не мог он трусливо, по-обывательски, как это делали многие, ждать развязки событий, которая неминуемо вела к пролитию крови.

Он намерен ехать в Москву и перед этим собирает в два часа ночи так называемый малый Совет, который принимает решение о созыве внеочередной сессии. В три часа ночи он с председателем Петербургского городского Совета Александром Беляевым приходит к единому мнению: ситуация накаляется и следует немедленно собрать, но не в бурлящей страстями Москве, а в относительно спокойной северной столице, представителей субъектов Федерации. Причем обе ветви власти. Чтобы спокойно, без горячки обсудить создавшееся положение и наметить план действий.

Но после того, как за их подписями ушли телеграммы в Москву с предложением собраться в Петербурге на Совет Федерации, оттуда пошли встречные телеграммы главам региональных администраций: на данном совещании не присутствовать. Единственный телеканал, петербургский, предоставил Вадиму Густову прямой эфир — 29 сентября 1993 года в 13 часов его на экране увидели миллионы россиян. Стоит привести хотя бы фрагмент этого выступления, так как в нем — и боль, и гражданская позиция Густова, который, рискуя многим, если не всем, до конца отстаивал народовластие.

«...Что случилось с нашим народом, с нашей Родиной? В Москве на глазах у миллионов граждан, на глазах у парламентов стран мира, называющих себя демократическими, правозащитных организаций творится не просто беззаконие. Творится вооруженная осада, глухая блокада наших сограждан, ещё недавно избранных вами своими депутатами, блокада, попирающая все нравственные законы и моральные нормы. По какому праву, каким судом эти люди поставлены вне закона, названы преступниками? По какому праву, кроме права дикого произвола, эти люди, словно прокаженные, изолированы от внешнего мира, лишены средств связи и информации, оставлены без тепла, воды, еды, медицинской помощи? Все иезуитские средства угроз, подкупа, обмана, посулов теплых мест брошены на то, чтобы заставить их изменить своим принципам, принципам преданности Конституции и Законам демократии и прав человека, понятиям чести и человеческого достоинства.

Я обращаюсь ко всем своим избирателям в Кингисеппском районе, которые давно знают меня как своего депутата, ко всем жителям области, к трудовым коллективам, их руководителям, к Советам всех уровней, от сельских и поселковых до республиканских, к парламентам стран Содружества Независимых Государств, Европы и мира, к Комиссии по правам человека ООН, к правозащитным организациям возвысить свой голос в защиту прав человека, в защиту конституционной законности в России. Я обращаюсь к руководителям Советов субъектов Федерации поддержать инициативу председателя Конституционного суда по срочному (завтра, в четверг, в 10 утра) созыву в Москве Совета Федерации».

Идея собрать представителей субъектов Федерации была реализована. В Москву приехали вначале более сорока представителей законодательной власти регионов, которые наметили и предложили свой, компромиссный вариант выхода из тупика. Чуть позже Густов вместе с президентом Калмыкии Кирсаном Илюмжиновым, будущим президентом Бурятии, а тогда главой её Верховного Совета Леонидом Потаповым и председателем Конституционного суда Валерием Зорькиным провели ещё одно совещание, на которое собрались представители более шестидесяти субъектов Российской Федерации. Единодушно приняли решение: в целях предотвращения кровопролития потребовать прекратить блокаду Дома Советов, а федеральным ветвям власти, как исполнительной, так и законодательной, — восстановить конституционную законность. Предложили нулевой вариант, который, казалось бы, должен устроить всех.

После этого одна группа региональных лидеров направилась к патриарху Алексию Второму, а другая, в которой находился Густов, — к председателю правительства Виктору Черномырдину.

Черномырдин разрешил Густову, Илюмжинову, Потапову пройти в здание Верховного Совета, окруженное колючей проволокой, БТРами, рядами милиции и ОМОН. В сопровождении двух майоров милиции они подъехали к оцеплению, где у них тотчас отобрали документы. Омоновцы оттеснили их и около часа уговаривали не ходить в Белый дом. Оттуда, со стороны защитников Верховного Совета, видны были добровольцы, казаки, люди в военной и милицейской форме. Казалось, с той и другой стороны мощными встречными потоками исходят флюиды ненависти.

Пока стояли, Густов, бывавший перед тем в Верховном Совете почти ежедневно, переговорил с офицерами милиции. Они не понимали, что происходит, а один из них, знакомый Густову, спросил:

— Вадим Анатольевич! Зачем вы делаете нас заложниками? Не вы лично — власть? Вчера подошли две сотни «афганцев», была потасовка... Нас, милиционеров, за врагов считают. Кому это надо?

Густов ответил:

— В этом потом разберемся. Сейчас главное — не допустить кровопролития, гражданской войны и сохранить целостность России.

— Ну а вы лично за кого?

— Я — за Конституцию!..

Белый дом поразил их своим многолюдьем. Три с половиной сотни депутатов проводили сессию. При свечах. Перед парламентариями тотчас выступил Илюмжинов, зачитал решение, которое приняли представители субъектов Федерации, призвал депутатов проявить благоразумие и конфликт решить мирным путем.

Сильное впечатление произвел на Густова концерт. Зашли они в зал заседаний, а там пел, печально и торжественно, русский народный хор. Мелькнула ассоциация: так, вероятно, в Древней Руси запирались в осажденных крепостях и храмах русские люди, истово молились, пели, сжигая себя, но не поступаясь свободой и верой.

Густов все это время находился в Москве, вместе с другими региональными руководителями искал выход из парализовавшего власть кризиса. Несколько раз позвонил жене, чтобы успокоить, да однажды, когда, вроде, наступило перемирие, съездил в Петербург переодеться.

А потом была бойня. В семь тридцать утра прозвучали первые выстрелы, а в девять он уже был в Конституционном суде. Вновь безуспешная попытка связаться с руководством страны. Он вознамерился было идти к баррикадам, как парламентарий, с белым флагом, но товарищи решили, что Илюжминову и боевому генералу Руслану Аушеву, как двум президентам республик, это будет сподручнее. И те действительно смогли в этот день пробиться в Дом Советов.

Но обстановка вновь резко ухудшилась. Митинги, стычки, захваты, снайперы, провокации...

«Обе стороны наделали столько роковых ошибок, что это неизбежно должно было привести к тем жертвам», — скажет потом Густов.

www.gustov.ru

Объявления