Проблема, которой посвящена эта статья - это не узкоюридическая проблема, не проблема даже государственно-политическая. И юридическое, и государственно-политическое склонение темы есть лишь отражение глубокой нравственной и духовной проблемы. Ведь закон —не своевольное измышление каких-то отдельных гениальных, талантливых людей. Закон, как мы знаем из истории человечества, складывается веками и тысячелетиями, закон современен народу, с законом растет народ. В сущности, закон —это то, что определяет человеческие отношения, соизмеряя человеческое божественному, наше несовершенство —некоторому идеальному замыслу о человеке.

Каждому народу дается, или, если угодно, каждым народом обретается свое законодательное измерение. Оно растет вместе с ним, с ним развивается, с ним становится. Оно знает свои моменты деградации и упадка, свои моменты восстановления и триумфа. И поэтому законодательство —это лицо общества, одно из отражений, одно из зеркал его души.

И мы знаем, как совершенствовалось , как постепенно развивалось русское законодательство , взяв свое начало в Византии , в юридических кодексах, в канонах Византийской империи, являвшихся, в свою очередь, органическим развитием классического римского права. Как появлялись потом оригинальные русские тексты, строившиеся на синтезе этой, шедшей из Византии, традиции с древним автохтонным, может быть еще дославянским субстратом правовой культуры , которая заметна , скажем в "Русской правде", где есть ряд элементов , очень близких , к древнейшему индо-арийскому и авестийскому обычному праву.

Постепенно, совмещаясь с христианством , с Византией, с правовыми уложениями княжеской Руси, становилась, выстраивалась система права в нашей стране. Она, безусловно, не была совершена, потому что не был совершенен сам человек , он и сейчас несовершенен. Но она была со-ответственна народу, если угодно, релевантна ему.

И вот, в начале ХХ века, после долгих сомнений, переживаний, конвульсий Россия перешла к некоторым основаниям либерального демократического общества. Два года назад нам следовало бы отпраздновать (да никто почти не вспомнил) знаменательную дату —23 апреля 1906 г. России была дарована первая конституция. Россия стала конституционной монархией. Впервые часть корпуса российского законодательства была выделена в особый свод, с особой устроженной формой принятия, названный Основными государственными законами, составив какой-то вариант конституции. Юристы в то время так и называли их: Конституция Российского Государства.

Начиная с Екатерины Великой отечественная государственно-правовая мысль развивалась в направлении создания некоторого свода законов обязательного не только для подданных, но и для самого монарха. Законов, над которыми единоличная воля царя не властна. Таковыми с Павла I, были, например, законы о порядке наследования Престола. При вступлении на Престол и Миропомазании Императоры давали обязательство свято соблюдать и ни в чем не изменять их [ст.39].

Государственно-правовая мысль России была весьма активна и плодотворна в течение всего XIX века. Проекты графа Мордвинова, предложения Сперанского, конституционные соображения Грановского и графа Лориса-Меликова обрели юридическую плоть в Основных Государственных Законах 1906 года.

Если мы посмотрим на эти Основные Государственные Законы, то обнаружим в них две удивительные вещи . Первая —что в некоторых своих важнейших аспектах они достаточно близки российской Конституции 1993 г. И это не потому, что авторы Конституции что-то списывали с императорских законов. Причина сходства, думаю, в том, что когда общество попыталось вновь утвердиться в 1993 году на правовой основе, оно с неизбежностью, несмотря на все изменения прошедших десятилетий, воспроизвело себя. И вторая особенность законов 1906 г. —то, что они во многих своих отношениях проявили уровень правового сознания и правовой мысли, который был тогда буквально новаторским. Например, раздел о правах человека в основных государственных законах [Гл.VIII, ст.69—] представлял собой одну из самых совершенных законодательных форм в этой области, созданную к тому же задолго до "Декларации прав человека" ООН. И, в отличии от конституций СССР и РСФСР, эти законы предполагались к исполнению. Другое дело, что полностью в предреволюционной России реализованы они тоже не были.

Итак, Россия до 1917 г. развивалась в определенном правовом пространстве. Она постепенно изживала черты авторитаризма, переходила к элементам демократического общества, сохраняя те традиции и те основания, которые были веками характерны для русской государственной жизни. Но в 1917 г. произошла катастрофа. Ее совершили мы сами, люди России. Мы совершили то, что не делалось нигде и никогда, что неслыханно в истории человечества. Мы отказались от всего корпуса национального права. Не только Основные Законы, но всё, вплоть до уголовного или гражданского кодекса, до всех правовых уложений, которые веками постепенно складывались в Российском государстве, —все было уничтожено. Советский закон 1918 года, доныне не отмененный, предполагал суровое наказание за использование в судах дореволюционного права.

Это был беспрецедентный нигилизм. И хотя целый ряд стран, например Франция эпохи Великой Французской революции, стремились, кажется, к полному отвержению своего отечественного правопорядка, никто кроме русских не сумел вполне осуществить эту цель. Но стоит ли гордиться нам таким своим первенством ?

Отвергнув тысячелетием формировавшийся организм отечественного правопорядка, что получила Россия взамен ? Нет, она не получила права, лучшего чем предшествующее, и даже не получила права, худшего, чем предшествующее. Она вообще не получила никакого права. Ибо то, что появилось в России после 1917 г., под названием "конституций", "основных законов", "кодексов"и "уложений", в очень малой степени предполагалось к исполнению . Это была юридическая декорация, ширма. Конституции советского периода декларировали все права человека, свободу совести, свободу слова, свободу выезжать из страны и возвращаться в нее. Они декларировали демократическую избирательную систему, всевластие парламентских структур, которые назывались советами. Но в действительности ничего этого не было и не могло быть. Из права, пусть несовершенного, но такого, какое, мы сами заслужили выработали, мы вошли в область правовой фикции. И в этой правовой фикции пребывали семь с половиной десятилетий. Фактически, до принятия конституции декабря 1993 года.

Эта правовая фикция не была единственной формой юридических отношений в СССР. Этого и не могло быть. Какие-то регуляторы отношений должны всегда существовать в обществе,чтобы общество не распалось. Регулировали отношения различные подзаконные акты, различные рекомендации, различные инструкции и особенно то, что вошло в историю нашей страны под названием телефонного права. Мы семьдесят пять лет жили вне закона, в параномическом пространстве, т.е. в пространстве внезаконном. И что же произошло после этого ? А после этого произошло то, о чем мечтала в последние десятилетия советской власти большая часть наших инакомыслящих, наших диссидентов, наших шестидесятников. Они мечтали, чтобы фиктивная конституция стала действительной. Если декларирована законом свобода слова —должна быть и на деле свобода слова, если декларировано всевластие Советов —должно быть всевластие Советов. То есть диссиденты надеялись правовую фикцию воплотить в реальность.

К сожалению, на практике это оказалось неисполнимо. Неисполнимо не потому, что мы это после 1989 года делали неумело или плохо, а потому, что фикция по определению не может быть претворена в жизнь. Если, скажем, игрушечную кастрюлю , сделанную из пластмассы, очень красивую, яркую, но не предназначенную для варки пищи, поставить на огонь, то результат такого эксперимента для любой хозяйки будет очевиден. Примерно тоже самое произошло и с нашим советским правом. Оно не выдержало соприкосновения с реальной жизнью, когда право телефонное, когда право подзаконных актов, когда право коммунистической вертикали исчезло.

Одна за другой рушатся советские правовые структуры. Ушло в небытие всевластие коммунистической партии. Ушло в небытие всевластие советов. Сейчас очень серьезные испытания приходится выдерживать федеративной системе, тоже одной из наследниц советской власти. Федерация из фикции пытается стать реальностью, и известно, к каким печальным последствиям это порой приводит в России.

Но не вращаемся ли мы в порочном, в замкнутом круге ? Не есть ли попытка сделать живым то, что всегда было мертвым, —ложная попытка? Каков же выход? Выход настолько прост и настолько очевиден , что удивительно, что он не был у нас в стране никем выговорен как некоторая политическая идея и цель в годы Перестройки, хотя был многократно реализован за границами России, в Восточной и Центральной Европе, в Прибалтике. Речь идет о правопреемстве нынешнего Российского государства с государством дореволюционным, или, если угодно, даже об актуализации правового континуитета, который внезаконная коммунистическая власть de facto прервала, но de jure бессильна была отменить, ибо сияние блага закона только оттеняется злодеяниями беззаконников, но отнюдь не упраздняется ими. И ныне надо перебросить мост из права реального, докоммунистического в современность. Необходимо осуществить обращение к тому праву, которое было своевольно и беззаконно отвергнуто.

Это обращение к историческому правопорядку очевидно в логической системе, потому что странно, когда нам сейчас надо закономерным порядком отменять законы, которые были приняты советской властью в 1918 —1989 годах, властью, которая с великим насилием над законом была установлена в нашей стране. Всё, что узурпирует власть насилием, не может само рассчитывать на уважение к себе как к законному, правовому институту. Бандит, схвативший человека, увлекший его за собой в пещеру и совершивший ограбление, не может быть правомочным корреспондентом в отношении своей жертвы. Он может быть только подсудимым. И поэтому крайне странно, что мы ведем все наше современное право от права 1917 года, как будто бы до этого не было России.

В "заключительных и переходных положениях"нынешней российской Конституции (1993 года) присутствует установление, объявляющее, что "законы и другие правовые акты, действовавшие на территории Россйской Федерации до вступления в силу настоящей Конституции, применяются в части, не противоречащей Конституции Российской Федерации"[§2]. Временной предел это положение не устанавливает, но большинство судей Конституционного суда трактуют его в смысле законов только советского периода, тем самым подтверждая законнось отмены российского законодательства "революционным правом", а следовательно и законность источника этого права —самой революционной власти. Можно возразить на это, что в большинстве случаев на место дореволюционной нормы пришла советская, а по всеобщему юридическому принципу при столкновении двух норм, если не оговорено иное, действует позднейшая. Но говорить так, значит не видеть принципиальной разницы между правом советского периода и правом дореволюционным.

Между тем, Русская революция разрубает актуальный правовой континуитет "на территории Российской Федерации". С точки зрения Основных Законов 1906 года законы большевиков вполне незаконны: "Закон не может быть отменен иначе, как только силой закона. Посему, доколе новым законом положительно не отменен закон существующий, он сохраняет полную свою силу"—устанавливала 94 статья. А статья 86 объявляла, что "Никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственной Думы и восприять силу без утверждения Государя Императора". Поскольку при упразднении Российского законодательства большевиками юридическая процедура, предусмотренная ст.86 и 94 Основных Государственных Законов Империи ни в малой степени не была соблюдена, то все коммунистическое законодательство, даже если оно и не было бы фиктивным, основано ни на чем, кроме права силы.

Самих большевиков-ленинцев этот факт нимало не беспокоил. "Старый мир" они разрушали "до основания", сравнивая с землей не только церкви, но и законы. Новый строй жизни сам его создатель определил как "ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть"¹. О правовом ли континуитете было тут заботиться?

II. Точка разрыва

Но, первый незаконный акт в ряду революционных насилий над правом, и это прекрасно сознавали сами участники событий, совершил вовсе не Ленин, а Император Николай II, когда 2 марта 1917 года отрекся от Престола в пользу брата Михаила. Восходя на Престол Государства Российского Николай Александрович дал в Московском Успенском соборе пред лицом Бога и народа священное обязательство хранить в неизменном виде законы о престолонаследии. А эти законы, во-первых, не предполагали возможности отречения для правящего Императора, и, во-вторых, предельно четко определяли кто должен возглавить Россию если престол опустеет. Ближайшим к наследию престола, провозглашенным наследником-Цесаревичем был на момент отречения Николая II его сын Алексей. Ему и должен был перейти престол. Такой порядок предложила и Дума, такой проект привезли в Псков Шульгин и Гучков. Но Николай II, нарушая клятву, принесенную в день священного коронования, отрекся и за себя и за сына, передав Престол Михаилу. Не здесь говорить о мотивах, побудивших Императора стать клятвопреступником, важно то, что он совершил это действие вполне сознательно. И не менее важно, что заговорщики в Государственной Думе согласились с этим беззаконием Государя также вполне сознательно.

Шульгину, Гучкову и другим лицам, присутствовавшим в салон-вагоне императорского поезда во время обсуждения текста манифеста, следовало бы тут же указать Государю на юридическую несообразность. Но никто этого не сделал.

"Если здесь есть юридическая неправильность...- передает в "Днях"свои тогдашние мысли Шульгин.- Если Государь не может отрекаться в пользу брата... Пусть будет неправильность!.. Может быть, этим выиграется время... Некоторое время будет править Михаил, а потом, когда всё угомонится, выяснится, что он не может царствовать, и престол перейдет к Алексею Николаевичу ... Всё это, перебивая одно другое, пронеслось, как бывает в такие минуты ... Как будто не я думал, а кто-то другой за меня, более быстро соображающий... И мы согласились ...".

Однако, всё получилось совсем не так, как надеялся Шульгин. "Принятие Михаилом престола было бы, —отмечает Набоков, —ab initio vitiosum, с самого начала порочным."И сам великий князь, и окружающие его это или сознавали или ощущали. 3 марта великий князь Михаил Александрович, не всходя на Престол, на который он при несовершеннолетнем цесаревиче Алексее не имел никаких прав, отказался от принятия верховной власти. И это было вполне правомерное действие. Однако действием этим Михаил не ограничился. В акте отказа от престола великий князь, по совету Шульгина и Набокова и при полном одобрении членов Временного Правительства объявил: "Всем гражданам Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всей полнотой власти".

"С юридической точки зрения, —замечает творец этой формулы Владимир Набоков, —можно возразить, что Михаил Александрович, не принимая верховной власти, не мог давать никаких обязательных и связывающих указаний насчет пределов и существа власти Временного Правительства. Но мы в данном случае не видели центра тяжести в юридической силе формулы, а только в её нравственно-политическом значении. И нельзя не отметить, что акт об отказе от престола, подписанный Михаилом, был единственным актом, определившим объем власти Временного Правительства и вместе с тем разрешившим вопрос о формах его функционирования, —в частности (и главным образом) вопрос о дальнейшей деятельности законодательных учреждений".

Как можно видеть, юридически власть Временного Правительства строилась ни на чем. Это была чистая узурпация, отягченная неловкой попыткой сознательной правовой фальсификации. De jure в России правил двенадцатилетний Алексей Николаевич, de facto никакой властью не располагавший и о своем положении Императора Всероссийского не ведавший.

Поэтому, кстати, и проведение выборов в Учредительное Собрание, Всероссийской по делам о выборах в Учредительное Собрание комиссией, назначенной беззаконным Временным Правительством, не может считаться законным, а само Учредительное Собрание —правомочным. Следует подчеркнуть, что легтимное существование России прекратилось не в ночь с 5 на 6 января 1918 года, когда по приказу Ленина были разогнаны собравшиеся в Таврическом дворце депутаты Учредительного Собрания, но 2— марта 1917 года. Именно отречение Николая II в пользу брата и отречение Михаила Александровича "в пользу"Временного Правительства вывели Россию за пределы правового пространства в пучину беззакония. Созыв Учредительного собрания не стал да и не мог стать "величайшим праздником, которого не было в России сотни лет". Поскольку он был осуществлен с помощью "права силы", а не силы права. Насилие порождает насилие, ложь плодит только ложь. Имевшее свой источник в насилии и лжи Учредительное Собрание совершенно закономерно закончилось насилием и ложью над ним самим.

"На основании всех завоеваний Октябрьской революции и согласно принятой на заседании ЦИК 3 января с.г. "Декларации трудового и эксплуатируемого народа", вся власть в Российской республике принадлежит Советам и советским учреждениям. Поэтому всякая попытка со стороны какого бы то ни было учреждения присвоить себе те или иные функции государственной власти будет рассматриваема как контрреволюционное действие. Всякая такая попытка будет подавляться всеми имеющимися в распоряжении Советской власти средствами, вплоть до применения вооруженной силы."

Это образцово "легитимное"заявление большевистского ВЦИК от 3 января 1918 года на основании которого и было разогнана "Учредилка" опять же является только следствием того "единственного акта", которым Набоков и Шульгин узаконили Временное Правительство.

Для историка общественного сознания России ход и результаты выборов в Учредительное Собрание весьма существенны. Они отражают лихорадочное возбуждение умов, радикализм, взаимную ожесточенность и нетерпимость, характерную для революционного времени. Формальное исследование обстоятельств выборов позволяет задать вопрос о правомочности Собрания в избрании которого принимало участие менее одной четверти населения страны. Многочисленные факты злоупотреблений, фальсификаций, угроз и насилий при подготовке к выборам, во время их проведения и позднее, при подсчете голосов, обобщенные О.Г.Радкеем и О.Н.Знаменским, заставляют подумать о той границе, перейдя которую нарушения электоральной процедуры превращают выборы в фарс. Но все эти исторические и политико-культурные реминисценции имеют очень малое отношение к оценке государственно-созидательного значения Всероссийского Учредительного Собрания, поскольку оно, будучи юридически несостоятельным, внеправовым, могло стать только орудием разрушения России.

Иной вопрос, встающий перед нами в связи с революционным 1917 годом —это вопрос о праве народа на восстание и, как следствие, о праве восстания, о революционном праве. Всегда ли воля народа должна быть формализована рамками закона, или же закон вторичен, относительно свободной воли общества. Вопрос этот, если рассматривать его во всей полноте, требует анализа таких фундаментальных принципов, как соотношение абсолютной божественной правды и человеческого закона, богоподобия человека и падшести человеческой воли. В глубине сердца мы как правило знаем, справедлив ли тот или иной закон, принятый с соблюдением всех формальных юридических процедур, или несправедлив. Опыт ХХ века слишком страшен, чтобы полагать, что человеческое сообщество никогда не сходится на ошибке. О том же свидетельствует и христианская антропология. Хотя бы поэтому правовой континуитет, содержащий опыт тысячелетий, является более надежным критерием правды, чем спонтанное революционное волеизъявление народа.

И все же восстание и насильственное ниспровержение законной власти может быть признано юридически правомерным если, во-первых, эта законная власть совершает многие и тяжкие беззакония в отношении подвластных и, во-вторых, законные средства к улучшению власти формально или фактически отсутствуют. Так, восстание против режима Сталина или Гитлера было бы вполне правомерным. Оба этих режима отличались многочисленными особо тяжкими нарушениями прав человека вплоть до массовых лишений жизни и имущества ни в чем не повинных людей. Жестокая партийная диктатура, законодательно оформленная, исключала возможность и законного судебного преследования этих насилий, и правомерного низложения власти как в нацистской Германии, так и в коммунистической России.

Однако, Россия дореволюционная при всех ее недостатках была совершенно несходна с тоталитарными режимами ХХ века. Массовых казней, конфискаций имуществ, преследований инакомыслящих тут перед 1917 годом не было. Права человека, как личные так и гражданские большей частью соблюдались. Государственная Дума, избираемая населением, была свободна в своих суждениях и действиях. Конечно, Россия была весьма ограниченной демократией, но возможность дальнейшей демократизации ее политической системы законными средствами была вполне открыта.

Подтверждением этому выводу является изнурительная многолетняя гражданская война и массовые репрессии населения самими большевиками именуемые "классовой борьбой", то есть борьбой различных частей одного народа между собой. Далеко не всем оказались по сердцу революционные преобразования. Далеко не все соглашались на такое законотворчество. Да и те группы русского общества, от имени которых совершалась революция —рабочие, крестьяне, солдаты —разве были они бесправными рабами до февраля 1917 года? Разве не имели они гражданских, имущественных и политических прав? Да, права эти не всегда соблюдались и не во всем были равны правам высших социальных групп, но они расширялись год от года и уж по крайней мере жизнь и имущество трудящегося народа были защищены в царской России безмерно лучше, чем в ленинско-сталинской деспотии, где сбор колосков на колхозном поле или двадцатиминутное опоздание на работу грозили многими годами каторги и тюрьмы, полным поражением в правах. а то и смертной казнью.

Революция 1917 года не освободила Россию, но закабалила ее. Всякая возможность мирного и законного изменения политической системы после 1917 года полностью исключалась. Поэтому события 1917 года должны быть квалифицированы не как реализация народом своего права на восстание, но как действия группы лиц по присвоению себе с помощью прямого насилия исключительных прав на жизнь и имущества иных людей. Иными словами, революция 1917 года должна квалифицироваться как разбой.

Такое категорическое определение русской революции 1917 года требует ответить и еще на один вопрос: Можно ли считать коммунистический режим, установившийся в России, разбойничьим, если в 1920-1934 годах советское государство признали практически все государства мира, установив с Москвой нормальные дипломатические отношения, заключив пакты о ненападении, торговые соглашения и даже договоры о взаимопомощи в случае агрессии? Могут ли нормальные люди поддерживать с разбойником нормальные отношения, не указывает ли само наличие таких отношений, что перед нами не разбойник, а вполне респектабельный, порядочный человек? Увы, и в нашей повседневной жизни выход честной девушки замуж за вора не превращает его автоматически в честного гражданина. Тем более в международных отношениях дипломатическое признание отнюдь не означает оправдания режима.

Вплоть до самого последнего времени международное право вовсе не признавало законным вмешательство во внутренние дела государства. Это сейчас человеческое сообщество робко и непоследовательно пытается реализовать принцип, что нарушения прав человека не внутреннее дело, а всеобщая проблема. До конца 1940-х годов ни одно государство всерьез об этом не помышляло.

Для классического международного права совершенно не важно демократический режим в стране или деспотический, законный или незаконный с точки зрения внутреннего, национального законодательства. Важно только одно - насколько он прочен. Если после всех волнений и революций государство достигло, не важно какой ценой и на каком основании, стабильности, то оно объективно превращается в полноценный субъект международного права и требует формального признания, на которое почти всегда и почти все страны идут. Несмотря на все злодеяния нацистов вполне демократические Швеция и Швейцария поддерживали с гитлеровским режимом нормальные дипломатические отношения вплоть до капитуляции Третьего Рейха, что отнюдь не означало оправдания этими странами германской агрессии или национальной политики.

Характерно, что СССР стали дипломатически признавать (не считая Веймарской революционной Германии, Афганистана и некоторых стран-лимитрофов, возникших на просторах Российской Империи) только с 1924 года. Семь лет мир приглядывался к "Советам", и лишь когда стало ясно, что коммунистическая власть установилась в России прочно и надолго, а все попытки ее свержения потерпели полный крах, стал эту новую Россию дипломатически признавать. Соединенные Штаты, во внешней политике которых нравственный императив всегда имел в ХХ веке большое значение, пошли на признание СССР только в 1933 году. В 1934 году Советский Союз не на долго стал даже членом Лиги Наций.

Но все эти дипломатические признания, от афганского до американского, вовсе не содержали в себе юридической оценки установленного в России режима. С точки зрения национального, внутреннего права власть Временного Правительства как была так и оставалась вполне беззаконной, а "власть советов" и вовсе внезаконной. И никакие международные признания этого состояния внезаконности отменить не могли. Его могло и может отменить только обращение к внутренним источникам легитимации власти — или к когда-то отброшенному национальному правопорядку, или к свободному волеизъявлению всего народа, сознательно совершающего свой выбор.

Если сегодняшняя Россия не желает более созидаться "непосредственно на насилие опирающейся властью", если она право силы желает заменить силой права и строить правовое государство, она обязана выйти из той пучины беззакония, в которую рухнула восемь десятилетий назад.

III. Кому мы наследуем • России или коммунистической деспотии

Формально-юридически мы ныне являемся продолжателями не дореволюционной России, с которой нас не связывает ни одна юридическая норма, но РСФСР, Советского Союза, законы которых пронизывают и составляют весь корпус актуального отечественного законодательства. Приведу лишь один пример.

5 мая 1995 года в Конституционный Суд обратился некто Валерий Смирнов, осужденный в 1982 году за измену родине на десять лет лишения свободы по статье 64.а Уголовного кодекса РСФСР, поскольку, выехав в служебную командировку в Норвегию, он отказался вернуться, попросил о предоставлении политического убежища и сообщил некоторые сведения о сотрудниках "закрытого"Института электронных систем, в котором работал сам. Статья 64.а полагает изменой бегство за границу и отказ от возвращения на родину, равно и разглашение сведений, составляющих государственную тайну. Конституционный Суд, приняв дело к рассмотрению, признал тем самым, что статья 64.а и весь Уголовный кодекс РСФСР действуют, то есть, что они суть действующее законодательство. Таким образом он признал, что инстанция давшая Уголовный кодекс и дополнение "а"к 64 статье была во время принятия этих актов законной. А так как этой инстанцией был Верховный Совет РСФСР, то Конституционный Суд признал в качестве законного фиктивный декоративный орган разбойничьей власти, незаконно управлявшей Россией с 1917 года. Следовательно, Конституционный Суд России, созданный по Конституции 1993 года, признал законной узурпацию власти большевиками.

Эта правовая логика сквозит и в решении Конституционного Суда по делу В.Смирнова. Постановление первой палаты Конституционного Суда, оглашенное 20 декабря 1995 года, указывает, что квалификация бегства за границу и отказа вернуться, как измены родине, не соответствует статьям 27.2 и 55.3 Конституции. А вот выдача государственной или военной тайны иностранному государству и оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против Российской Федерации —это, по Конституции, есть измена родине и потому подлежит наказанию.

Последний вердикт Конституционного Суда можно признать справедливым только в том случае, если РСФСР мы признаем государством, преемником которого является Россия, организованная Конституцией 1993 года. Тогда разглашене тайны РСФСР может караться в сегодняшней Российской Федерации. Но поскольку ни РСФСР, ни СССР государствами не являлись, а были с самого своего возникновения внезаконными властными структурами, типологически сходными с разбойничьими бандами, то можно ли ставить в вину измену такому государству ? Если Конституционный Суд в заседании 20 декабря 1995 года заявил, что можно, то тем самым высшая судебная инстанция страны признала советское государство законным, а нынешнюю Российскую Федерацию его наследником. Но может ли быть законным наследник бандита в отношении награбленных этим бандитом имуществ? Не превращается ли такой наследник в банального соучастника ?

"Если существующий порядок есть сплошная несправедливость, то само нарушение его уже сулит какую-то справедливость"—сказал как-то Джавахарлал Неру. Может быть этот mot, если бы вспомнили его в заседании 20 декабря, помог судьям вынести иное решение ?

Можно ли представить себе суд над немцем, укрывавшим евреев, участвовавшим в антигитлеровском сопротивлении или работавшим на союзников в годы Третьего Рейха, если дело открылось после мая 1945 года ? Нет, такие люди как генерал Фридрих Ольбрихт, полковник граф Клаус Шенк фон Штауфенберг, граф Готфрид фон Бисмарк или посол граф Вернер фон дер Шуленбург станут героями освободившейся от нацизма Германии. Не потому ли в России подтверждают в Конституционном Суде вину В.Смирнова в измене советской родине, что Суд юридически мыслит себя наследником нашего Рейха, а не созданием освободившейся от коммунизма России?

И очень характерно, что суд России до сих пор не рассмотрел, а государственный прокурор не возбудил дело об узурпации власти в марте 1917 года, о массовых фактах измены родине во время братаний на фронте, о большевицкой агитации против войны и за поражение своего правительства, о пресловутых немецких деньгах революции, об убийстве царской фамилии 16 июля 1918 года. По каким законам судить эти преступления ? По законам Российской империи ? Но законы эти отменены большевиками. По советским законам ? Но обратной силы законы не имеют, да к тому же Конституция СССР 1977 года в первой фразе преамбулы превозносит "Великую Октябрьскую Социалистическую революцию"как ни с чем не сравнимое благо в истории человечества. И вот, в этой, в нынешней правовой логике тягчайшие преступления не считаются нарушением закона и потому не подлежат наказанию. Более того, тело главного преступника покоится в стеклянном гробу в самом сердце России —на Красной площади, его статуи красуются во всех городах, а имена его и его сообщников носят тысячи улиц, площадей, городов и поселков. А Валерия Смирнова объявляют изменником родины по законам, навязанным России беззаконной властью.

Не поддаваясь соблазну риторики, оставаясь в системе логики права, нельзя не признать, что Конституция 1993 года, формально оторвавшись от советского прошлого, по существу сохранила Россию в послереволюционном пространстве. Именно поэтому диаметрального изменения государственно-правовой ситуации после референдума 12 декабря не произошло.

Вывод этот подтверждается и анализом текста новой Конституции. Откуда в Конституции республиканская форма правления, федеративная система, национальные республики, автономные области, автономные округа ? Разве были они до 1917 года ? Соврешенно очевидно, и официальные комментарии Конституции подтверждают это безусловно, что все указанные элементы восприняты из советского прошлого. Из советского прошлого воспринята и сама идея Российской Федерации, ее границ с иными "союзными республиками", на которые произвольно и совершенно незаконно было рассечено тело унитарной Империи. Помните знаменательную фразу, с которой начиналось всё российское законодательство ? —"Государство Российское едино и нераздельно". Признав как fait accompli эти границы и эти новообразования, признав в России республику, законодатели 1993 года связали себя не со всей российской историей, но только с последним, самым кровавым и, главное, вполне беззаконным ее периодом, когда власть в Государстве Российском оказалась захвачена бандой воров и разбойников.

IV. Откуда вновь пойти русской земле?

Если мы не будем мыслить в позитивной, на мой взгляд, вполне аморальной системе права, полагающей любую действующую норму законной уже в силу самой ее актуальности, то тогда нам придется признать за правом ту же жесткость и безусловность логики, какая свойственна естественным, от Бога данным законам. Беззаконие, аномия не порождают из себя закона, не превращаются в закон, но развиваясь, подобно раковым клеткам, постепенно приводят к гибели весь общественный организм. Если мы не удалим все злокачественные новообразования советского права, не вычистим, тут уж действительно "до основания", русский правопорядок от правовых коммунистических фикций, то нам вновь и вновь будет суждено возвращаться к беззаконию, деспотизму и произволу. "Правовое государство", доколе признается законность советских бандитских установлений, в России никогда не построить. И пробовать нечего.

Но тогда, может быть начать строить Россию с "белого листа"? Забыть все прошлое, все века отечественной истории с их позором и славой, величьем и унижениями? Считать, что в юридическом, в государственном смысле до 12 декабря 1993 года России как бы и не было? Нравственно - это вряд ли приемлемое решение. Прошлое народа, как и прошлое человека нельзя изгладить не уничтожив самого обладателя памяти. Память былых грехов и былых милостей Божьих определяют личность человека в настоящем. Народ, имеющий за плечами более тысячи лет государственного существования, не может начаться вновь. Он может только продолжать свое бытие.

Нравственно-культурному подходу к отечественному прошлому не противоречит и подход юридический. Референдум 12 декабря 1993 года прошел не в правовом вакууме. Действия Президента Б.Н.Ельцина основывались на некоторых правовых нормах и апеллировали к определенным принципам.

Когда знаменитым указом № 1400 от 21 сентября 1993 года Президент положил начало конституционному процессу, завершившемуся 12 декабря всенародным референдумом, он не высказал ни разу, что его целью является возвращение России в правовое пространство, из которого страна была выведена в 1917 году. Напротив, указ № 1400 именовался "О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации". Коли реформа, значит есть что реформировать, коли федерация, значит советское установление признается вполне законной данностью. Задачей указа объявлялась "безопасность народов Российской Федерации"(часть 2, пункт 1), а отнюдь не выход из внеправового советского пространства. Но если задача не ставилась, гражданам не разьяснялась, то и референдум 12 декабря 1993 года не может считаться ничем иным как узакониванием государственно-правовых отношений послереволюционной России.

Поскольку свод Российских законов никаким законным образом отменен не был, узурпация власти Временным Правительством была незаконной, а о праве большевиков на власть и говорить неловко, то на момент референдума в России de jure продолжали действовать законы Российской Империи.

Если бы Борис Ельцин вынес на референдум 12 декабря свою Конституцию, объяснив при этом, что она является альтернативой Основным Государственным Законам 1906 года, и при такой постановке вопроса большинство российских граждан проголосовало за новый конституционный проект, то можно было бы считать, что Россия предпочла, отбросив старое, вступить в новое правовое пространство.

Но этого сказано не было. Напротив, всячески подчеркивалось преемство с непосредственно предшествовавшим строем, и потому государственнообразующей Конституция 1993 года вполне не может быть признана. Форма ее выставления на референдум в лучшем случае может квалифицироваться как "нарушение закона из-за его незнания", а в худшем —как "сокрытие прав истца ответчиком в корыстных целях". Под истцом здесь выступает народ России, которому без необходимых объяснений его реального правового бытия был предложен новый конституционный проект.

С какой бы стороны не рассматривать правовое положение нынешнего Российского государства, мы с неизбежностью придем к проблеме правового преемства с дореволюционной Россией. Теоретической альтернативой такому преемству может быть только признание законности революций 1917 года и построенного на их основе коммунистического режима, то есть преемство с Россией советской. Если законна Российская Империя, то незаконен СССР, незаконно убийство и лишение свободы десятков миллионов ее подданных, незаконны национализации земель и имуществ, преследования за религиозное и политическое инакомыслие. Если законен СССР, то незаконна Российская Империя, а репрессии, конфискации, преследования продолжавшиеся все семьдесят пять лет коммунистического режима вполне законны. Нынешние российские коммунисты не колеблясь выбирают второе решение альтернативы. Не естественно ли некоммунистам, антикоммунистам сегодняшней России предпочесть первое?

V. Если правопреемство, то как?

Когда мы начинаем думать о правопреемстве не как о теоретической проблеме, а как о проблеме практической, перед нами встает масса вопросов, низводящих, казалось бы, эту идею к нелепости. Как мы приспособим законодательство 1906 г., сформированное в стране сословной, в стране династийной, монархической, к современным условиям ? Возможно ли это ?

Опыт Восточной Европы предлагает достаточно простой вариант перехода. Дело в том, что всюду правопреемство осуществляется, как правило, в два такта. В начале парламент страны или референдум, т.е. воля всего народа заявляют о том, что они стремятся восстановить правовое единство с докоммунистическим прошлым. Это, если угодно, декларация о намерениях. Когда референдум или парламентский акт фиксируют это положение, начинается конкретная рутинная работа, которая может длится несколько лет, даже немало лет. Работа по подгонке, по изменению, по подстройке докоммунистического права к реалиям сегодняшнего дня. Этот нелегкий процесс идет, пока продолжает формально действовать право посткоммунистическое, а не докоммунистическое. И только когда этот процесс подстройки в целом завершается, тогда принимается государственный акт об обращении к историческому правопорядку.

В принципе, это —проверенный механизм и он может вполне эффективно воплощаться в жизнь. В нем есть своя логика и свой смысл. Но когда заходит речь о России, то тут же возникают несколько подозрений. Когда начинаешь вести речь о правопреемстве, тебе тут же говорят: Да ты монархист! Да ты империалист! Ты хочешь восстановить Российскую Империю, ты хочешь воссоздать монархию.

Попробуем ответить на это reductio ad absurdum. Вопрос о монархии, когда он, собственно говоря, реально обсуждался в России ? Когда этот вопрос демократическим образом был решен ? Мы что, имеем волю народа на учреждение в России республики ? Когда это было ? Этого не было никогда. Было провозглашение 1-го сентября 1917 года Временным комитетом Учредительного собрания во главе с Авксентьевым России республикой. Но это —абсолютно незаконный акт власти, не имевшей легитимной базы.

Быть ли России монархией или республикой, надо решать демократическим порядком сейчас. А может быть даже и в будущем. Потому что народ наш пока скорее всего не способен обсудить и принять взвешенное решение по столь важному вопросу. Но до того, как такое решение будет принято, мы не можем считать Россию ни чем иным, как только монархией. Иначе мы признаем законным насилие, законным свержение династии, законным расстрел императорского дома. И тогда получается, что мы вместе с теми, кто совершил эти насилия. Но можно ли на фундаменте крови построить будущую Россию? Уверен, что нет.

Россия не обязательно должна быть монархией. Но если мы обращаемся к правопреемству, то мы должны считать, что сейчас в России существует форма, хорошо известная российскому законодательству. Это форма государственной опеки и правительства, когда во главе государства в отсутствии монарха стоит правитель России, который и осуществляет функции главы государства . По законам Российской Империи такого правителя назначал умирающий император при малолетнем наследнике. У нас сейчас нет ни умирающего императора, ни малолетнего наследника. И поэтому совершенно очевидно, что единственная форма легитимизации —это выборы Верховного правителя народом. Правитель России сейчас должен быть высшей выборной должностью. И эта легислатура должна существовать до тех пор, пока на всенародном референдуме народ не скажет, желает ли он сохранения монархии или установления республики. Ежели сохранения монархии, то собирается Земский собор и определяется, какая династия будет царствовать в России, поскольку, по основным законам Российской империи, правившая до 1917 г. династия Романовых безусловно пресеклась. Если же народ России выберет республиканскую форму властного устроения, то законы меняются таким образом, что Верховный правитель становится постоянной высшей легислатурой страны. То есть вопрос о форме государственной власти открыт, но он должен быть решен в закономерном порядке. Мы не можем стяжания большевиков, стяжания революции считать своим наследием. На таком наследии мы далеко не уедем.

Тот же самый подход и в вопросе о пространстве Империи. Российская Империя развалилась в результате революции. Это совершенно очевидно. Мы не можем признать факт этого развала, поскольку он был совершен незаконным путем. Если бы законная государственная власть предоставила закономерным порядком независимость своим территориям, как, например, Великобритания предоставила в 1947 году независмость Индии, актом об Индии , тогда никаких разговоров бы не было. Но то, что сделано насилием, что совершено во внезаконном пространстве после марта 1917 года, это мы не можем принять как юридическую реальность. И поэтому в некотором идеальном юридическом пространстве Российская Империя, как пространственная целостность, продолжает существовать. И мы должны дать возможность людям опять же в каждой части этой юридически существующей Империи свободно определиться, желают ли они преемства с Российской Империей, или они предпочитают независимость от нее. Ежели независимости, должен быть формальный акт о предоставлении независимости. Ежели правопреемства —то эта территория сливается с территорией нынешней Российской Федерации, если ее граждане уже объявили о своем намерении осуществить правопреемство.

Никто недобровольно, никто насилием не может быть вовлечен вновь в Государство Российское. Но мы не имеем права лишить людей возможности принять правомерное решение, хотят ли они жить вместе, в одном государстве, или не хотят. Это их безусловное право, и такую возможность им необходимо предоставить. Хотя, опять же, может быть не немедленно после актуализации правопреемства в нынешней Российской Федерации. Ныне страсти, накаленные после развала Союза ССР еще не остыли, память о советской национальной политике, о советском федерализме слишком свежа. Страсти должны успокоиться, люди должны понять, осознать проблему воссоединения на основах обращения к дореволюционной российской государственности. И тогда только на демократических референдумах народы входивших когда-то в состав России государств, смогут обнаружить свою волю.

Ничего принципиально ужасного и страшного в постановке вопроса о пространственном единстве России нет. Неужели какая-нибудь из частей бывшей Российской Империи хочет считать свое право на независимость стяжанием революции, стяжанием крови и беззакония ? Может ли она, эта часть бывшей Российской Империи , надеяться так построить свою независимость? Не будет ли тогда эта новая держава вновь и вновь сама обращаться к беззаконию ? Ведь то, что началось с крови и беззакония, неизбежно, как в античной трагедии, будет вновь и вновь Роком толкаться к этому своему истоку и началу. И мы знаем, что такие вещи происходят, к сожалению, не только в афинской драме. Не дай Бог им происходить у нас и впредь. Намного лучше решить проблему государственных отношений закономерным путем , нормальным путем , признав незаконным, внезаконным выход России за пределы ее правового пространства и последовавший затем распад государства.

Третьей важной проблемой при актуализации дореволюционного законодательства явится федеративная форма государственного единства сегодняшней России. По моему убеждению федерализм не органичен России и система широкого земского самоуправления защитит местности от давления центральной власти более эффективно. Земская система самоуправления, зафиксированная в ныне действующей Конституции, никак не может быть реализована именно из-за столкновения с властными интересами элитных групп субъектов федерации. Между тем земства в жизни российского общества последних предреволюционных десятилетий являлись важнейшим деятельным учреждением. Во многом вокруг союза земств и городских самоуправлений возникла партийно-политическая система думской России, а в годы Первой мировой войны и эффективная система снабжения фронта и тыла.

В советский период федерализм в СССР и РСФСР имел исключительно национальный характер. Нет нужды повторять, что как и иные принципы коммунистического конституционализма национальный федерализм был на деле чистейшей правовой фикцией. Но территориального федерализма до 1993 года в России никогда не было. Надо ли переходить к нему, или следует сохранить систему самоуправления при унитарном характере государства —правопреемство позволит заново продумать и решить этот, безусловно существеннейший для любой страны вопрос, не ощущая себя в плену привычки фиктивного советского федерализма.

Национальный вопрос оставался во многом нерешенным дореволюционным законодательством. Хотя статья 3 Основных Законов и указывала, что "употребление местных языков и наречий в государственных и общественных установлениях определяется особыми законами", эти "особые законы" так и не были приняты и стеснения для изучения и употребления польского, украинского, латышского, литовского, эстонского и иных языков продолжались буквально до последних дней Империи. В 1913 году Государственный Совет, например, провалил законопроект, поданный Советом министров по инициативе Государя, о допущении польского языка в школы Привислянского Края (т.е. Польши).

Учитывая всю ту сумму ошибок в национальном вопросе, которые во многом и расшатали Империю в предреволюционные годы и явились козырными картами большевистской агитации, сейчас необходимо, сообразуясь с основаниями российского законодательства, заново устраивать в России межнациональные отношения. То, что они не устроены Конституцией 1993 года и сегодняшним законодательством, ясно, кажется, даже не специалисту.

Россия всегда была и всегда останется многонациональной страной. Игнорировать это невозможно. Конституционному собранию предстоит найти оптимальную форму существования нашего многонационального государства. На мой взгляд, to make a long story short, такой формой может стать система культурно-национальных автономий при ограниченной территориальной автономии для некоторых наиболее самобытных "национальных окраин", имевших собственную, актуальную в народной памяти государственно-правовую традицию.

Сословный характер представительных учреждений, Думы и Государственного Совета, в настоящее время не только выглядит устаревшим, но и в принципе нереализуемым из-за исчезновения сословий. Примечательно, что и при разработке положения о выборах в Думу в 1905— годах первоначально предполагалось всеобщее равное голосование, но страх перед необразованным большинством народа и перед нерусскими и неправославными сообществами заставил в конце концов принять систему куриальных, сословных, многоступенчатых выборов. Изменения в избирательном законодательстве июня 1907 года еще более стеснили национальные меньшинства и низшие городские сословия.

Однако, в Высочайшем Манифесте 17 октября 1905 года объявлялось: "Привлечь теперь же к участию в Думе ... те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив за сим дальнейшее расширение избирательного права вновь установленному законодательному порядку". Переход ко всеобщему, прямому, равному голосованию, в сущности, есть завет Манифеста 17 октября. При "подстройке"избирательной системы к нуждам сегодняшнего дня этот завет должен быть выполнен. В начале ХХ века в большинстве демократий выборы не были всеобщими, прямыми и равными, избирательных прав были лишены женщины. Если бы российская избирательная система развивалась в уходящем столетии без революционных потрясений, она, вполне современная по условиям начала века, скорее всего сохранила бы соответствие мировым требованиям демократии и в конце нашего столетия.

Государственный Совет, имея равные права с Государственной Думой, формировался иначе. Он призван был представлять в системе управления Империей группы интересов. Половина его членов назначалась Императором, вторая половина избиралась от областных и губернских собраний (по одному члену от каждой административно-территориальной единицы высшего порядка), от Православной церкви (6 членов), от дворянских собраний (18 членов), от Императорской Академии Наук и Государственных Университетов (6 членов), от Совета Торговли и Мануфактур (12 членов).

Выборы в Государственный Совет конечно также необходимо скорректировать в соответствии с нынешней реальностью. Поскольку Верховный Правитель сам будет избираться, то и назначение им членов Государственного Совета не должно иметь места. Весь Госсовет подлежит избранию. Безусловно, в Совете должны быть представлены все территориальные субьекты России лицами, избранными губернскими земскими собраниями. Помимо этого, учитывая значение народов в жизни России и целесообразность создания общероссийских национальных советов для каждого народа, часть мест в Госсовете должна быть, видимо, отведена представителям таких национальных советов (например, один член от национального совета, объединяющего более 0,1 процента граждан России). Конфессиональное и дворянское представительства вряд ли можно сохранить, хотя, быть может, исторические или крупнейшие конфессии и должны быть представлены в Совете. Представительство Академии наук, университетов и иных высших учебных заведений, торговли и промышленности важно сохранить и, даже, расширить. Учитывая, что земледелием ныне занимается в России меньшинство населения, целесообразно и представительство земледельцев, а также, возможно, промышленных рабочих, или профессиональных союзов.

Государственный Совет должен сохранить свой корпоративный характер, чтобы каждый закон обретал силу, одобренный и большинством населения (Дума), и большинством групп российского общества (Государственный Совет), и властью, уполномоченной его реализовывать (Верховный Правитель).

Нынешние права Думы и Совета Федерации приближаются к правам Думы и Государственного Совета, очерченным Основными Государственными Законами 1906 года, и правопреемство приведет не к слому ныне действующей законодательной действительности, но, думаю, к ее улучшению.

Наконец, несколько слов следует сказать о реституциях. Мы как само собой разумеющееся воспринимаем обсуждение Думой и Президентом вопроса о том, давать землю в частное пользование или не давать. А, между тем, законно землю эту у крестьян и помещиков никто не отбирал. Её национализировала внезаконная большевистская власть и потом насильственно обобществила. Перед революцией три четверти обрабатываемых земель находились в крестьянском владении, остальные принадлежали крупным землевладельцам и на них или велось хозяйствование с помощью наемных работников или они сдавались в аренду. Понятно, что нынешние коммунисты, землю, которую их политические деды обманом и насилием забрали у землевладельцев, отдавать не желают. Но можно ли согласиться юридически на обсуждение вопроса о целесообразности возвращения награбленного имущества бывшему владельцу? И подобным же образом нам следует рассмотреть все имущественные отношения, бывшие на момент выхода России за пределы правового пространства.

Приватизация 1992— годов в качестве исходного принципа приняла факт государственной собственности практически на все предметы труда, орудия и средства производства, то есть она действовала вполне как преемница советской власти, обобществившей в 1917—1930 годах частную собственность. Большей частью незаконные капиталы, появившиеся в начале приватизации из теневой экономики, партийных касс, денег КГБ или в результате финансовых афер и злоупотреблений властью позволили их обладателям скупить огромное число ваучеров и провести приватизацию таким образом, что 95 процентов граждан России остались, как и при социализме, пролетариями, ничего не имеющими кроме своих рук и мозга, а горстка людей, часто с сомнительным прошлым и настоящим, в одночасье превратились в обладателей несметных капиталов. Имущества, конфискованные коммунистами во время революции и коллективизации, были не возвращены потомкам законных владельцев, но захвачены узким кругом лиц.

Между тем, в марте 1917 года в Империи не было ничейных заводов, домов, капиталов, земель. Большевики воцарились не на пустом месте. Авторы приватизации 1992— годов фактически полагали конфискации, осуществленные после захвата коммунистами власти, законными и необратимыми, и потому из воссоздателей России превратились в банальных соучастников грабежа, нарушающих вечную заповедь: "не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего". Смогут ли люди, создавшие свое благополучие, в результате сокрытия имущественных прав от законных владельцев, передать свои богатства детям?

Старые, дореволоюционные имущества составляют не более одной пятой национальных богатств сегодняшней России. За семьдесят пять лет освоены новые земли, построены или реконструированы тысячи заводов, сотни поселков и городов. Приватизация новых имуществ, возникших в коммунистический период, могла бы осуществляться по схеме Е.Гайдара и А.Чубайса, но начальные капиталы, точки ваучерной кристаллизации возникали бы, при осуществлении реституции, не из нелегальных капиталов, а из возвращенной потомкам прежних владельцев собственности. Ныне, когда реализована схема приватизации без реституций, рестутиирование собственности также вполне возможно и, в некоторых аспектах даже легче осуществимо, чем в 1992— годах. Но это уже тема специального разговора.

В общем же плане следует подчеркнуть, что чехи, словенцы, прибалты не богаче и не щедрее нас, но они приняли законы о реституциях, ибо помнят о священном праве собственности, а мы не желаем его знать. Однако, никакая новая собственность не будет гарантирована от безнаказанных конфискаций и экспроприаций, если мы не найдем в себе нравственной силы вернуть награбленное потомкам законных владельцев. Благо, опыт проведения реституций накоплен к нынешнему дню немалый и нам не придется быть в этом трудном деле первопроходцами.

* * *

Безусловно, правопреемство в России —это очень сложная проблема. Но нельзя забывать ее, нельзя сказать, что этой проблемы нет. Нельзя закрыть глаза. Мы обязаны рассмотреть ее во всей полноте, во всех ее сложностях, во всех ее ловушках и во всех ее достоинствах; рассмотреть и найти тот оптимальный путь, который позволит России вновь стать Россией.

Статья впервые напечатана НГ-СЦЕНАРИИ 8.07.1998. Полосы - 14-15.

(Rechtsnachfolge und Rechtsidentitaet des heutigen Russlands // Auf der Suche nach einer neuen Identitaet/G.Gorzka; P.Schulze (Hsg.).Bremen: Temmen,1998.— Ss.78-97. ).

www.netda.ru

Объявления