К событиям августа 1991 года можно относиться по-разному: уже в те самые дни оценки варьировались от водевиля до фашистского мятежа, от героической попытки спасти великую страну до заговора ничтожеств. Единственное, чего нельзя, - это никак к ним не относиться: те три дня поменяли нашу страну и стали вехой мировой истории. Судить о них по-настоящему еще невозможно. Мудрый Дэн, как известно, отказался давать оценку Великой французской революции: "Прошло слишком мало времени, чтобы судить о последствиях" - уж про наш-то Август что говорить. Даже первая волна его последствий развернулась еще не полностью.

Но кое-что время уже показало, и странно было бы этого не замечать. "Мы ж баржа! У нас заднего хода нет!"

Принято говорить, что августовский путч обернулся крахом коммунистического режима. Это клише прямо-таки напрашивается на возражения. Например, многократно опубликованы данные о составе правящих ныне в России слоев: большинство политического и даже экономического начальства составляют выходцы из партийной и комсомольской элиты советских времен. При крахе режимов такого кадрового консерватизма обычно не наблюдается. Возражений, возможно, станет меньше, если переформулировать тезис поскромнее . Скажем, так: пу тч вскр ыл полное банкротство режима и потому оказался рубежом, после которого этот режим в прежнем виде стал невозможен. К вопросу о том, как пошла и далеко ли зашла ставшая неизбежной трансформация режима, мы еще вернемся, а пока - круглость даты оправдывает это невинное развлечение - остановимся на самом моменте его банкротства.

В состав Г КЧП вх одили далеко не одни ничтожества. Наряду с обычной комсомольской и колхозной шушерой там были заведомо умные и более чем опытные люди: Крючков, Бакланов, Пуго , Павлов. Поэтому быстрый и безусловный провал их начинания никак не заслуживает снисходительного хмыканья, которым и десять лет назад, и теперь его принято комментировать. Гэкачеписты имели вполне серьезные основания рассчитывать на широчайшую поддержку, отнюдь не только номенклатурную. Прежде всего из-за недовольства экономической ситуацией - снижением уровня жизни на фоне все более откровенного растаскивания всего всеми. К этому времени вынужденная скромность, с которой вело себя начальство почти всю советскую пору, уже вышла из моды - и нищающая публика, по инерции поносящая кооператоров, начинала косо смотреть и на директоров, торопливо осваивающих богатую жизнь на базе Закона о социалистическом предприятии, и на номенклатуру, запускающую в "бизнес" родственников и свойственников. Не забудем, что единственным широко осознанным "вектором перемен" была так называемая борьба с привилегиями . Жрать нечего, курева нет, цены растут, а тут еще эти - бор-р-рцы ... Лозунгу их обуздания был, казалось, гарантирован всенародный - и вполне оправданный - отклик.

В обращении ГКЧП к народу было очень много правды. Про резкое падение уровня жизни подавляющего большинства советских людей, расцвет спекуляции и теневой экономики - правда; что страна по существу стала неуправляемой, а потоки слов, горы заявлений и обещаний только подчеркивают скудость и убогость практических дел - чистая правда; что растоптаны результаты общенационального референдума о единстве Отечества, что циничная спекуляция на "национальных чувствах" - лишь ширма для удовлетворения амбиций и что в результате этих игр уже искалечены судьбы более полумиллиона беженцев - опять правда. Так или примерно так и думало огромное количество людей.

По всему этому ГКЧП, видимо, искренне предполагал взять бразды правления под дружные аплодисменты публики, а когда вместо аплодисментов последовало нарастающее рычание, явно растерялся. Путчистов подвело чрезмерное доверие к своей же пропаганде: они (как, впрочем, и большинство) не понимали, в какой степени коммунистическая власть осточертела народу. Наверно, народ и сам этого не знал, но когда в промежутках между "Лебедиными озерами" насквозь советский диктор насквозь советским голосом понес ему насквозь советский - почти без "перестроечных" ватных висюлек - текст, у всех минимально самостоятельных людей возникло и стало крепнуть дорассудочное омерзение. Один мой знакомый рассказывает, как взвился от одной-единственной фразы в этом воззвании: услышав, что "гордость и честь советского человека должны быть восстановлены в полном объеме", он почувствовал, что при этих жить более не может - и не будет.

Народ не выступил стройными рядами в поддержку путчистов не потому, что был не согласен с обличениями, а потому, что было очевидно: обличающие если и отличаются от обличаемых, то разве что к худшему. Г КЧП ср азу и безошибочно был понят как стремление коммунистической верхушки, не обновив не только инструментария, но даже лексики, не высказав ни одной новой идеи, перехватить покрепче ускользающие из рук вожжи. Именно это стремление и оказалось неосуществимым.

Гадать о том, что вышло бы из ГКЧП, если бы Ельцин не создал мощного очага сопротивления, почти бессмысленно: лидер демократов был слишком важной частью сложившейся в стране ситуации, чтобы выноситься за скобки, - а будучи тем, кем он был, он не мог действовать иначе. Полагаю, тем не менее, что, даже если бы президент РСФСР по каким-то причинам смолчал, ничего не только путного, но и просто долгого ГКЧП соорудить бы не сумел: само его возникновение и трехдневная история показали, сколь глубокое разложение уже владело той самой машиной, запустить которую на проектную мощность они намеревались. Поэтому как-то странно читать нередко встречавшиеся свидетельства уважения к гэкачепистам за то, что они не пошли на большое кровопролитие: мол, увидели, что ихнее не пляшет, и благородно отказались от своих замыслов, не проталкивая их силой оружия. Нет, то, что был отменен приказ о штурме Белого дома, - прекрасно; но вот был ли реально исполним этот приказ - все-таки вопрос гадательный. Уж скорее следует выразить уважение Павлову - если правда, что он чуть ли не с первого часа событий был непрерывно пьян: это более явное свидетельство наличия живой совести.

В истории ГКЧП множество темных мест - и наспех свернутое следствие гарантировало, что они надолго останутся темными. Помимо "очевидно туманной" роли Горбачева неясна, например, и роль Ельцина на стадии подготовки путча: тот факт, что его не интернировали и даже не лишили связи, навел многих наблюдателей на мысль, что путчисты имели какие-то основания рассчитывать на его лояльность - может быть, вели с ним какие-нибудь туманные переговоры. Так ли это, бог весть, но все эти загадки сегодня почти неинтересны. Важно только свершившееся событие: страну попытались повернуть назад - и выяснилось, что поворачивать некуда, что "сзади" уже просто ничего нет. Огромная кровавая эпоха быстро и почти бескровно капитулировала. Без лоции и без лоцманов

Куда ж нам плыть , если не назад? Этот вопрос не стал менее острым от того, что мало кто сознавал его остроту. Поворот вспять сорвался, как мы видели, прежде всего из-за отсутствия свежих идей, но ведь идеи потребны и для движения в любом ином направлении. Большинство же (в том числе и наверху) знало наизусть слова правовое государство и рыночная экономика, чем и ограничивалось. Как разрешать тысячи и тысячи оперативных, а уж тем более стратегических вопросов, неизбежно встающих на пути к этим расплывчатым целям, не знал никто. В гигантском и растрепанном наследии советской поры не оказалось позарез необходимых сведений и мыслей - и следует сказать почему.

За три августовских дня растворилась в эфире не только власть КПСС - прекратила существовать советская система . Элементы системы разрознились и обессмыслились; им предстояло либо трансформироваться в ходе обретения какого-то иного смысла, либо более или менее наглядно издохнуть. Очевидно, что в этом отношении перед, например, советской нефтяной промышленностью стояла неизмеримо более легкая задача, чем перед советской милицией, которой, в свою очередь, было все-таки гораздо проще, чем советской интеллигенции. Тут ведь все однозначно: чем более элемент системы был идеологизирован , тем труднее для него встраивание в какую угодно другую систему. Соответственными оказались и результаты: нефтянка осталась нефтянкой, сохранив свою роль в жизни страны; милиция, подвергшись ужасному разложению, все-таки тоже выжила, худо-бедно выполняет свою общественную функцию и даже сохраняет надежды на оздоровление. Советская же интеллигенция, в 1991 году объявившая себя чуть ли не главной победительницей коммунистического дракона (так петух в сказках уверен, что солнце восходит из-за его крика), не просто умерла; оказалось, что с точки зрения общества как целого она и прежде все равно что не существовала.

Речь не идет о миллионах людей массовых "интеллигентных" профессий - педагогах, врачах, инженерах. У этих корпораций свои тяжелейшие проблемы, свои перспективы выживания и обновления, но не они главные виновники анекдотической неготовности, с которой страна пришла к необходимости модернизации. Речь идет о верхушке, об интеллектуальной элите, о, выражаясь современным жаргоном, производителях смыслов. Вот смыслов-то, годных к употреблению, в закромах родины и не оказалось. Совсем.

Грешно, конечно, забывать о ГБ, о цензуре и прочих советских способах не дать мысли, буде она и появится, стать широко известной; но и валить вопиющее безмыслие на тоталитарную немоту - значит лгать. Года примерно с 1989-го печатать можно было едва ли не всё - кроме разве что прямых проклятий режиму, которые суть вещь хоть и приятная, но не слишком содержательная и совсем не инструментальная; ну а уж с 1991 года публиковалось вообще что угодно. Много ли прозвучало толкового? Вершиной советской общественно-политической мысли (да и то не оригинальной) явилась теория конвергенции - проповедь взаимопроникновения социализма и капитализма, единственным достоинством которой остается тот славный факт, что при коммунистах за нее сажали. Не думаю, что ее стоило всерьез обсуждать даже тогда, а теперь она просто вызывает чувство неловкости. Прочее было еще лучше. Е. Т. Гайдар, которому через два с половиной года предстояло потрясти свет своим либерализмом, "в августе 1989 года (в статье в "Московских новостях". - А. П. ) восставал против частной собственности и против рынка и стоял исключительно за "курс на обновление социализма"". (А. Синявский, "Основы советской цивилизации", стр. 428.)

Общественная функция интеллектуальной элиты - осмысление прошлого, настоящего и будущего нации. Советская интеллигенция этой функции не исполнила. По части прошлого ей вполне удалась, честно говоря, только публикация фактов, по части же настоящего и особенно будущего не удалось ничего. Положение, сложившееся в России к концу советского периода, не было осознано, возможные пути развития России не были ни названы, ни обсуждены - и страна после развала КПСС оказалась обречена на пробы и ошибки на основе учебников для младших курсов колледжа; да со всеми отягчающими обстоятельствами, вытекавшими из ее давней и недавней истории: коротко говоря, пробовали не те и не то.

Русская интеллигенция (до и после большевиков, разумеется, потому что большевики-то за подобные разговоры сажали) говаривала, что ее роль - быть между властью и народом: от власти требовать внимания к нуждам народа; народ - просвещать, учить отстаивать свои интересы перед властью. Этой неясной и самозваной роли советская интеллигенция тоже не исполнила. Она не только не имела серьезного понятия о народных нуждах - иначе не пела бы на все голоса о "борьбе с привилегиями", будто суть чумы в бубонах, - но и очень слабо представляла себе, что это такое, нынешний народ. М. Л. Гаспарову кто-то так прямо и сказал: "Пока народ безмолвствовал, можно было верить, что он народ, а как заговорили - расползся на социальные группы". Нет, вы только подумайте, какая неожиданность! Мы же так привыкли гордиться, что "сложилась новая историческая общность людей - советский народ"! Элита, понимаешь... Интеллектуалы. Hollow men*

*Полые люди (англ.).

И не то беда, что в советском наследии не оказалось интеллектуальной элиты. Мало ли чего еще там не оказалось! Не было там, например, современного хозяйственного права - так ведь никто по этой причине не блажит ; просто взялись его создавать и, между прочим, достигли уже кое-каких результатов. Но советское хозяйственное право тихо стушевалось и никоим образом не претендует на победное процветание. Если бы и советская интеллигенция столь же честно признала, что историческую роль свою - конечно, не только по своей вине, но - провалила; что как в " допостсоветское время", так и теперь не видела и не видит сути происходящего; что безнадежно потеряла лицо в отношениях с властью; что, например, помянутый уже Михаил Леонович Гаспаров есть, Виктор Петрович Астафьев есть, еще какое-то количество более или, чаще, менее известных, но достойных глубочайшего уважения личностей есть, а ни лидеров общественного мнения, ни вообще интеллектуальной элиты, способной внятно играть свою роль, просто не существует, - тогда не стоило бы обо всем этом говорить. Всего и надо было бы - стараться заполнить эту печальную лакуну.

Но ведь нет же! Интеллектуалы советской выучки - "шестидесятники", "восьмидесятники", "прорабы перестройки" и какие там у них еще самоназвания - продолжают считать себя солью земли, поучать и пророчествовать. Не все, конечно: самые умные и совестливые молчат - но и витийствующих хоть отбавляй. Взять хотя бы недавнюю историю с НТВ - чего тогда страна не наслушалась! Стало быть, не вполне бессмысленно и отвечать. Отвечать же, опуская для краткости очевидные оговорки ("за немногими исключениями", "хотя в некоторых случаях" и проч.), можно примерно так.

Не то плохо, что "шестидесятники" суть дети какого-то там съезда КПСС, - родителей не выбирают; плохо то, что им до сих пор не захотелось искупать грехи отцов. Советская интеллектуальная элита социалистична до мозга костей - и даже на пике эйфории перемен она оставалась в границах социалистического мировосприятия. Полистайте хотя бы знаменитейший сборник "Иного не дано" - увидите. Мысль о том, что социализм есть губительная общественная энтропия, неизбежно ведущая к деградации; что страна, насилуемая им в течение трех поколений, должна хотя бы на время от него категорически отречься - как лечащийся от алкоголизма не должен даже пива пить; что отход от равенства в нищете (в том числе и интеллектуальной) не может быть дарован свыше и не бывает бесплатным, - эта мысль если и не осталась чужда советским интеллектуалам, то никак не сказалась на их поведении. Пусть все будет по-новому, но так, чтобы для нас ничего не менялось, - лейтмотив их выступлений. Пусть будет свобода, но пусть никто не посягает на "социальные гарантии" - читай: пусть не будет за эту свободу ответственности.

(Хотел обойтись без оговорок, но тут вынужден оговориться. Социальные гарантии в разумном объеме, конечно же, необходимы - и то, как в первые годы реформ на них плюнули, не делает чести никому. По поводу либерализации цен без какой-либо индексации сбережений, говорят, исчерпывающе высказался Милтон Фридман: "Вероятно, эти ребята очень хорошо питались в детстве". Но когда под социальными гарантиями настойчиво понимается чья-то обязанность оплачивать свободу самовыражения и высокий социальный статус, соглашаться уже не хочется.)

Этой левизной и гарантировалось идейное бесплодие. Левые, левоватые и левацкие интеллектуалы - явление, по-видимому, неизбежное, и особого проку от них нет нигде. Но именно в России и именно теперь они необыкновенно неуместны - и опасны непропорционально личностному калибру. Как им не приходит в голову, что после антропологического преступления (Бродский) таких масштабов, какое левые силы произвели в России, им хорошо бы помолчать, - непостижимо.

Та же социалистичность , то есть глубокая несвобода мышления, сказалась и в отношениях видных советских интеллектуалов с властью. Безудержная любовь, которой наши учители жизни окружили сперва Горбачева, а затем Ельцина, по канонам интеллигенции российской совершенно непристойна и, собственно говоря, исключает дальнейшее употребление слова "интеллигенция". Но дальше стало еще веселее. За что интеллектуальная верхушка дружно разлюбила Ельцина? Даже не за расстрел Белого дома в 1993 году, а за то, что его не сопроводили массовые репрессии. "Интеллигенция не может простить Ельцину, что ее не перевешали", как сказал один умный человек. Кричать на митингах о свободе - это пожалуйста; уважать трагическое, но неизбежное решение, принятое для защиты той же свободы, - ни за что; а уж знать меру в поношениях того, кто за поношения не карает, - это уж вообще задача не для человеческих сил.

Сразу вспомнились только что попранные публичной любовью к властителям традиции: интеллигенция же обязана быть в вечной оппозиции к власти! И с тех пор - массовая игра в Кассандру со все более жуткими (тем более жуткими, чем дольше не сбывающимися) прорицаниями тоталитаризма. Спору нет, в русской культурной традиции очень даже есть недружелюбное отношение к государству, которое, в свою очередь, сделало все возможное, чтобы такое отношение заслужить; трактовка пушкинского "Медного всадника" как вердикта о несовместимости интересов государства и частного лица - общепринята. Но надо ведь и по сторонам смотреть! Неужели все 90-е годы не научили, что при бессильном и разлагающемся Медном всаднике бедному Евгению не только не лучше, но заметно хуже? Ничуть не бывало. И не приходит на ум прогрессивной общественности, что если ее мрачные прогнозы и сбудутся, то не в последнюю очередь и потому, что ничего, кроме этих прогнозов, практически не слышно. "Нет альтернативы", как говаривали сперва о Горбачеве, а потом о Ельцине. Может быть, прорицатели подсознательно жаждут исполнения своих пророчеств: вновь оказаться под тоталитарным гнетом для них означало бы вновь получить оправдание своей неспособности вырабатывать разумные идеи.

Ну а поскольку " не-советской " интеллектуальной элиты за десять лет сформироваться и не могло - это дело если и сбыточное, то небыстрое, - нехватка идей в стране поразительная. Дошло до того, что, кажется, впервые за тысячелетнюю историю России первое лицо государства раз за разом все более ясно намекает, что ему нужны идеи, что он готов их рассматривать и воплощать, - и ничего. Посмотрите на смехотворные для стопятидесятимиллионной страны тиражи "серьезных", то есть не ушедших в желтизну, газет и журналов - они свидетельствуют о том же самом: если за год вылупляется две новые мысли, незачем и прессу читать.

Над попытками власти своими силами заполнить этот вакуум: то изобрести "национальную идею", то сформировать "повестку дня", то организовать "гражданское общество" - можно, конечно, посмеиваться, но делать этого, полагаю, не следует. Стыдно потешаться, когда кто-то неумело делает твою работу. Поход по ровной местности

Но вернемся от частного, пусть очень важного, аспекта к процессу в целом. Итак, режиму поневоле пришлось реформироваться. Радикальность происшедших перемен, как мне кажется, принято сильно преувеличивать. Вот недавно вышла монография В. А. Мау и И . В. Стародубровской "Великие революции от Кромвеля до Путина". Отфильтровав (по советской привычке) тонкое чувство современности, отразившееся в заглавии, можно понять, что авторы относят события в России конца 80-х - начала 90-х годов даже не просто к революциям, а к революциям великим. Подобная точка зрения широко распространена и, не спорю, может быть многосторонне обоснована. Мне, однако, более адекватной кажется другая формулировка - увы, не помню, чья: история ушла очень далеко, но по очень однообразной местности.

О том, что по сравнению с советской эпохой изменилось, исписаны горы бумаги - тут, видимо, не стоит повторяться. О том, что пребывает в неизменности, говорят несравнимо меньше; между тем эти инварианты - отнюдь не мелочь. Главный из них очевиден: как СССР был чиновничьим царством, так им Россия и остается - а значит, вразрез с привычными марксистскими штампами, можно утверждать, что 90-е годы не стали революционными в смысле смены общественно-экономической формации. Так ли уж велика разница между "плановым" чиновластием до 1991 года и "рыночным" чиновластием - после? Распределительный характер производственных отношений не исчез, он лишь поменял форму. Чиновничья братия, с облегчением сбросив бремя руководства своих же сородичей из партийных структур, принялась размножаться и простирать руки свои во все дела человеческие. И замечательно преуспела.

Да, по всем формальным параметрам у нас капитализм, рыночная экономика - но если перейти от формы к сути, то не сразу и вспомнишь, в каких нишах экономики у нас по-настоящему рыночные отношения и не зависящая от чиновников конкуренция. Успешность, а нередко и само существование большинства титульно частных компаний целиком зависит от доброй воли чиновников - распределяющих "заказы", определяющих "тарифы", осуществляющих "проверки", выдающих "лицензии", дарующих и отнимающих "льготы" и проч. Независимость, скажем, от губернатора - не более распространенный зверь, чем некогда - независимость от первого секретаря обкома (и обеспечивается точно так же - завязками в Москве).

Столь же мощные инварианты нетрудно заметить и в сфере политики, где чиновластие естественным образом выражается в однопартийной системе. В СССР эта система была официальной, и партия начальства именовалась коммунистической; в РФ, как известно, система номинально многопартийная, а партию начальства стало принято называть партией власти. Тут слово "партия" употребляется, конечно, в переносном смысле - речь не идет о политическом объединении, зарегистрированном в Минюсте, - но жесткая структура и ведущая и направляющая роль этой "партии" всем, кому надо, достаточно известны.

Я вовсе не хочу сказать, что сначала Ельцин, а потом Путин выстраивали однопартийную систему "нарочно". Наоборот, оба они, по-видимому, возлагали и возлагают серьезные надежды именно на мног о- (точнее говоря, двух- или трех-) партийную систему, но при цветущем чиновластии инерция однопартийности заведомо непобедима. Более чем скромные успехи партийного строительства, наблюдавшиеся до сих пор во всех частях политического спектра, - лишнее тому доказательство.

(Сама проблема организации политической силы, более или менее независимой от всепроникающего начальства, - тоже давний российский инвариант. Так, известно, что еще в 1814 году император Александр, будучи в Лондоне, просил видных тамошних вигов подготовить для него доклад о способах создания в России оппозиции. Доклад, очевидно, не помог.)

Поэтому следует всячески приветствовать нынешние усилия власти по " дебюрократизации " экономики: это и есть шаги в сторону единственного выхода из чиновничьего царства (вот ведь если дать идею, дело же получается!). Конечно, шаги пока довольно скромные: в проходящих сейчас законопроектах речь идет о некотором обуздании только нижнего и среднего чиновничества. Но, во-первых, этим отчасти будет сужена и свобода рук чиновничества верхнего, во-вторых же, лиха беда начало. Сколько раз говорено, что России нужна не великая революция, а великая эволюция, - есть надежда, что именно она-то таким образом и начинается.

Главная же основа этой надежды состоит в том, что за 90-е годы в России были запущены новые социальные лифты, по которым уже поднялось достаточно много (поразительно много для столь короткого промежутка времени!) новых людей - и с каждым днем поднимается все больше. "Эксперт" не раз писал об этих новых людях; полагаю, сказанного можно не повторять. Подчеркну лишь, что пока они слишком разобщены и потому маловлиятельны . Биомасса комаров на болоте многократно превосходит массу человека, но опереться на комаров, выбираясь из болота, нельзя. Сами эти люди суть лишь необходимые условия модернизации России. Успеют ли они стать достаточными, объединившись во влиятельные силы, выдвинув новую интеллектуальную элиту, адекватную стоящим перед страной задачам, - или их задавит безыдейная инерция имперского ли, социалистического ли, но одинаково тоталитарного жизнеустройства - вопрос открытый.

Что ж, посмотрим - мы ведь прожили в новом времени только первые десять лет!

А. Привалов, №29, "Эксперт", 2001

Объявления