11 сентября 2001 года останется в истории человечества датой, которая будет символизировать собою многое, в том числе молчание языка, его неспособность откликнуться на это событие: "война", "преступление", "враг", "победа" и "террор" - "слова рассыпают во рту, подобно трухлявым грибам" (Гуго фон Гофмансталь).

НАТО расценило это событие как нападение на одну из союзных держав, но речь не идет ни о внешней агрессии, ни о нападении одного суверенного государства на другое суверенное государство. В этом смысле, 11 сентября нельзя сравнивать со вторым Перл Харбором. Ведь нападению подверглись не американские войска, а невинные гражданские лица. Здесь говорил язык геноцида и ненависти, который не признает ни "переговоров", ни "диалога", ни "компромиссов", а в конечном счете не признает и "мира". Соответственно, понятие "враг" также неуместно. Ведь это понятие относится к системе представлений, согласно которым существуют армии, побеждающие в сражениях или терпящие поражения, они заключают временные перемирия, затем ведутся переговоры, после чего подписывается соглашение о мире. Что же касается террористических актов, то, являясь "преступлением", они не подпадают под "национальную юрисдикцию". Также несообразно связывать такое понятие и такой институт, как "полиция", с уроном и ущербом, масштабы которых сопоставимы с последствиями от военных действий. К тому же полиция не в состоянии справиться с категорией преступников, которые, судя по всему, ничего не страшатся. Соответственно теряет свой смысл и понятие "гражданской защиты в чрезвычайных ситуациях". Мы живем, руководствуясь в наших поступках и мыслях "зомби-понятиями", т.е. такими понятиями, которые сами по себе уже мертвы, однако продолжают управлять нами. Если отвечать берутся военные, то мы оказываемся в плену у устаревших понятий, у традиционных средств, вроде ковровых бомбардировок, в результате чего возникает опасение, что данные меры будут не просто неэффективными, но и контрпродуктивными, поскольку будут лишь множить число новых Бен Ладенов.

Вот в чем, видимо, причина того, что самоубийственный террор, даже по прошествии месяцев остается непонятным: перестали существовать такие понятия и различия, которые определяют наше мировоззрение, как война и мир, армия и полиция, война и преступление, внешняя и внутренняя безопасность, да и вообще представления о внешнем и внутреннем. Кто бы мог подумать, что внутреннюю безопасность, - например, Германии - придется защищать в самых затерянных долинах Афганистана? И вновь устаревшие понятия: "защита", "оборона"! Различие между обороной и нападением также устарело. США "защищают" собственную внутреннюю безопасность на территории других стран, в Афганистане и т.д.? Но если все эти понятия устарели, если наш язык не справляется с новой действительностью, то что же собственно произошло? Никто не знает. За взрывом нью-йоркских небоскребов последовал взрыв болтливого умолчания и ничего не говорящих действий. Вновь вспоминается Гуго фон Гофмансталь: "Мне больше не удавалось воспринимать действительность через упростительную призму привычки. Все распадалось на части, эти части крошились на новые части, а в результате уже ничто не укладывалось в некое понятие. Вокруг меня плавали отдельные слова; их сгустки превращались в глаза, которые пялились на меня и на которые приходилось пялиться мне самому ".

Необходимо нарушить наконец молчание слов, нельзя продолжать умолчание. Если бы удалось хотя бы дать имя умалчиваемым понятиям, измерить дистанцию между понятием и реальностью и осторожно навести мостки понимания к новой реальности, которая возникает из нашей цивилизаторской практики, то выиграно было бы, вероятно, немного, но все-таки кое-что.

В моем выступлении я хотел бы прояснить понятие глобального общества риска, чтобы в этом контексте критически рассмотреть ряд понятий и заново определить их:

во-первых, понятия террор и война,
во-вторых, понятия экономическая глобализация и неолиберализм, а также
в-третьих, понятия государство и суверенитет.

1. Что подразумевается под "глобальным обществом риска" ?

Что общего между столь различными событиями и угрозами, как Чернобыль, климатические катастрофы, дискуссией о человеческой генетике, финансовым кризисом в Азии, а также нынешней угрозой терроризма? Все они свидетельствуют о том разрыве между языком и реальностью, который я называю "глобальным обществом риска". Поясню на примерах, что имеется в виду.

Несколько лет назад американский Конгресс дал поручение специальной научной комиссии разработать язык и символику, с помощью которых можно было бы предупреждать об опасности американских хранилищ ядерных отходов. Но сначала предстояло определить, какими должны быть понятия и символы, чтобы донести свой заложенный смысл до людей, которые будут жить через десять тысяч лет .

В состав комиссии вошли физики, антропологи, лингвисты, специалисты по физиологии мозга, психологи, эксперты по молекулярной биологии, археологи и историки, деятели культуры и искусства и т.д. Первым встал немаловажный вопрос: а будут ли вообще существовать США через десять тысяч лет? Разумеется, здесь ответ не вызвал у правительственной комиссии особых затруднений: USA forever! Но ключевая проблема, которая заключалась в том, как вообще начать разговор с будущим через промежуток в десять тысяч лет, столкнулась с непреодолимыми затруднениями. Были попытки воспользоваться древнейшими символами человечества, изучалась архитектоника Стоунхенджа (1 500 лет д.н.э) и египетских пирамид, исследовалась рецепционная история Гомера и Библии, анализировался жизненный цикл документов. Но все это измерялось масштабом нескольких тысячелетий, а не десятка тысяч лет. Антропологи посоветовали воспользоваться символом черепа. Однако историки вспомнили, что у алхимиков череп обозначал воскрешение, а психологи провели эксперимент с трехлетними детьми: если наклеить череп на бутылку, то дети испуганно говорили "яд", а если наклейка с черепом попадала на стену, то дети восторженно кричали "пираты"!

Нашлись эксперты, которые порекомендовали нашпиговать хранилище ядерных отходов множеством керамических, каменных или металлических табличек, запечатлев на них все возможные виды предостережений. Однако лингвисты заявили, что все это будет иметь смысл максимум на ближайшие два тысячелетия, потом это станет непонятным. Именно научная педантичность, с которой подошла комиссия к поставленной проблеме, показала, что подразумевается понятием "глобальное общество риска": наш язык не справляется с задачей донести информацию до далеких поколений о тех опасностях, которые предвидятся нами в связи с использованием некоторых технологий. Современный мир с его стремительным темпом технологического прогресса увеличивает глобальный разрыв между языком квантифицируемых рисков, с помощью которого мы мысли и действуем, и миром неквантифицируемой неопределенности, который мы также порождаем. Принятое ранее решение об использовании атомной энергии и принимаемые сегодня решения об использовании генной инженерии, нанотехнологий, компьютерных технологий обуславливают возникновение последствий, которые несут с собою такие угрозы для жизни на земле, которые являются неконтролируемыми, непредсказуемыми и даже невыразимыми на нашем языке.

Итак, в чем же собственно состоит новизна общества риска? Разве не подвергались опасностям все общества, все люди и во все времена, что собственно и приводило людей к сплочению? Но понятие риска - это современное понятие. Оно предполагает принятие определенных решений, нацеленных на то чтобы сделать непредсказуемые последствия цивилизационных решений предсказуемыми и контролируемыми. Например, если известно, что риск заболеть раком от курения имеет такую-то величину, а риск катастрофы атомной электростанции - такую-то, то предполагается следующее: риски являются предотвратимыми негативными последствиями решений, которые кажутся вероятностно квантифицируемыми, т.е. не имеют характера природной катастрофы. Новизна глобального общества риска заключается в том, что, принимая цивилизационные решения, мы обуславливаем возникновение таких глобальных последствий и угроз, которые принципиально не поддаются языку институционализированного контроля. Обещаемый контроль не срабатывал не при таких катастрофах, которые привлекли к себе внимание всей мировой общественности (как, например, в случае с Чернобылем или с последними террористическими актами в Нью-Йорке и Вашингтоне). Именно в этом заключается политическая бризантность глобального общества риска. Ее центр находится в масс-медиальной общественности, в политике, в бюрократии, в экономике, но не обязательно на месте происшествия. Эту политическую бризантность нельзя описать и измерить ни с помощью языка риска, ни с помощью цифр, называющих количество погибших и раненых, ни с помощью научных формул. Эта бризантность означает - если позволить себе такую метафору - "взрыв", который происходит от столкновения с действительностью и из-за которого рушатся ответственность, претензии на разумность, легитимность; ведь другой стороной признания существующих угроз служит признание недееспособности тех институтов, которые оправдывают собственную необходимость якобы своей возможностью справиться с этими угрозами. В этом смысле "социальное рождение" глобальной угрозы является столь же невероятным, сколь драматическим, даже травматическим событием, потрясающим все глобальное общество. Шок, запечатленный средствами массовой информации, заставил нас на какую-то секунду осознать, что молчание слов или, вспоминая офорт Гойи, сон разума - рождает чудовищ.

Можно выделить три измерения угроз, которые несет в себе глобальное общество риска; каждое из них следует собственной логике конфликта, поднимает или вытесняет свои темы, устанавливает или отбрасывает свои приоритеты:

во-первых, это экологические кризисы,
во-вторых - глобальные финансовые кризисы и,
в-третьих, что стало очевидно после 11 сентября, - террористические угрозы, исходящие от транснациональных террористических сетей.

Несмотря на все различия, у этих трех измерений есть общий характер политических шансов и противоречий, свойственный глобальному обществу риска: в эпоху, когда исчезает вера в Бога, классы, нацию или правительство, происходит превращение распознанной и признанной глобальности угроз в источник связей, перед лицом которых казавшиеся нерушимыми константы политического мира вдруг размягчаются и делаются податливыми для перевоссоздания. Одновременно возникают новые линии конфликта и новые политические альтернативы, которые, в свою очередь, ставят под вопрос единство глобального общества риска: как же справиться с этими угрозами перед лицом исторического асинхронизма различных стран и культур?

Так жуткие картины террора, показанные live извращенные картины массового убийства и самоубийства, инсценированного как глобальное телешоу, потрясли людей во всем мире и вызвали политическую рефлексию, которая в данном виде противоречит всем ожиданиям. Ранее часто задавался и обсуждался вопрос: что может объединить нашу планету? Один из ответов гласил: нападение с Марса. Этот террористический акт и является нападением с "внутреннего Марса". На какое-то историческое мгновение различные конфликтующие стороны и страны оказались объединенными против общего врага - глобального терроризма.

Универсализация террористической угрозы, направленной против разных государств мира, делает борьбу с глобальным террором таким вызовом для Большой политики, который создает альянсы, объединяющие прежних противников, гасит региональные конфликты и тем самым заново перемешивает карты мировой политики. Еще совсем недавно политическую мысль занимали проект национальной ПРО и соответствующая активность Вашингтона, теперь говорить об этом перестали. Зато, похоже, складывается понимание того, что даже самая совершенная система противоракетной обороны не смогла бы предотвратить состоявшееся нападение; следовательно внутреннюю безопасность США нельзя обеспечить в одиночку, а лишь совместными усилиями глобального альянса. В антитеррористическом альянсе выдающуюся роль играют отношения между прежними противниками времен Холодной войны, Москвой и Вашингтоном. В глобальном обществе риска однополярность Соединенных Штатов терпит провал, причем объясняется это именно национальными интересами страны. США не может провести операцию по аресту Бен Ладена в одиночку, силами только ЦРУ и Пентагона, отделившись от остального мира. Глобальное общество риска понуждает к многополярности, при которой Россия превращается из просителя в фигуру, которую начинают обхаживать. Решение российского президента перед лицом вызовов глобализированного терроризма недвусмысленно встать на сторону подвергшегося нападению цивилизованного Модерна дало ему как важному партнеру в многополярном силовом поле глобального антитеррористического альянса новые возможности политического влияния и созидания. Все это, однако, не должно вводить в заблуждение относительно того, что война против террора может эскалировать и превратиться в войну против ислама, т.е. в такую войну, которая не только не может победить терроризм, у питает и умножает его; другим следствием может стать сужение прав и свобод, придание новых импульсов протекционизму и национализму, демонизация иных культур.

Говоря иными словами: глобальность осознаваемых угроз имеет два лика Создаются новые формы политического сообщества риска и одновременно региональные асинхронности и неравенства для тех, кто может пострадать от грозящих опасностей. Так, например, хотя крах глобальных финансовых рынков или изменение климатических зон затрагивает отдельные регионы в различной мере, однако это не меняет того обстоятельства, что в принципе от подобных событий может пострадать любой регион, поэтому для разрешения данных проблем необходимы глобальные политические усилия. Скажем, глобальные экологические проблемы, вроде потепления климата, могут содействовать тому, что население земли (нашего и последующих поколений) начнет ощущать себя как "общность, объединенную коллективной судьбой" (Schicksalsgemeinschaft). Этот процесс не будет бесконфликтным, особенно если встанет вопрос, насколько промышленно развитые страны вправе требовать от развивающихся стран сохранения столь важных глобальных ресурсов, как тропические леса, хотя сами они остаются главными потребителями энергетических ресурсов. Однако даже подобные конфликты усиливают сознание общности, поскольку становится все яснее, что необходим поиск глобальных решений, которые достигаются не с помощью войн, а только путем переговоров.

Это отнюдь не означает, что на вызовы глобального общества риска существует единственный ответ. Пути в глобальное общество риска были для европейских и внеевропейских государств и культур столь же разнообразными, какими складываются сейчас и будут складываться впредь пути выхода из глобального общества риска. В этом смысле, уже сегодня есть признаки того, что в будущем будут иметь место множество различных Модернов. Дискуссия об азиатском Модерне или китайском, российском, южно-американском или африканском Модерне только начинается. Подобные дискурсы свидетельствуют о том, что в глобальном обществе риска окончательно ликвидируется европейская монополия на модерность. Тем самым радикальная критика Модерна, нарастающая во внеевропейских регионах и обличающая "безудержный индивидуализм", "утрату человеческого достоинства и культурной идентичности" - короче говоря, "макдонализацию мира", - оборачивается не столько отвержением Модерна, сколько попыткой спроектировать модели иного Модерна, которые селективно вбирают в себя определенные элементы западного Модерна.

Повседневность глобального общества риска проявляет себя отнюдь не в виде любви всех со всеми. Оно возникает и существует как осознание проблемы глобальных последствий цивилизационных процессов, неважно какую форму глобальности они имеют, будь то информационно-технологические сети, финансовые потоки, природные катаклизмы, культурные символы, грозящая климатическая катастрофа или терроризм. Речь идет о рефлексивности глобального общества риска, которая, с одной стороны нарушает молчание слов и до боли обостряет сознание глобальности собственной жизненной ситуации, а с другой стороны - порождает новые линии конфликтов и формирует новые виды союзничества. Современному национальному государству становится все яснее, что только постоянный дискурс о грозящих опасностях может поддерживать мобилизационную готовность, но то же самое относится и к глобальному обществу риска.

Здесь я перехожу ко второму вопросу: как изменяются понятия "террора" и "войны" в контексте глобального общества риска?

2 Террор и война

Понятие "террорист" также вводит в заблуждение относительно того нового, что характеризует возникшие угрозы, ибо оно ассоциируется с привычными мотивами национально-освободительных движений, но совершенно неприменимо к преступлениям, связанным с самоубийством и массовым убийством. Для западного наблюдателя особенно непостижимо, насколько непосредственно переплетаются здесь фанатический антимодернизм, антиглобализм и современное глобальное мышление и действие.

Ханна Арендт, имея в виду фашистского массового убийцу Эйхмана, говорила о "банальности зла". Соответственно мы вполне представляем себе абсолютного злодея технократом, который одновременно является прекрасным семьянином, но не можем представить себе религиозных террористов, которые женились на Западе, получали немецкие дипломы инженеров, предпочитают русскую водку и способны на протяжении нескольких лет планировать, а потом хладнокровно осуществить групповое самоубийство и массовое убийство. Как понять это зло, которое целиком укоренено в Модерне и одновременно столь архаически самоотверженно?

Если раньше военные видели перед собой аналог самим себе, т.е. другие национально-государственные военные организации и системы обороны, то теперь вместо них появились транснациональные угрозы в виде субгосударственных преступников и преступных сетей, которые представляют опасность и вызов для всего мирового сообщества государств. Как это произошло ранее в сфере культуры, так мы переживаем теперь в военной сфере смерть удаленности, конец государственной монополии на применение вооруженной силы в цивилизованном мире, когда отчаянный фанатик может превратить в ракету все что угодно. Мирные символы цивилизации могут стать адскими машинами. В принципе это не ново, но теперь это оказывается вездесущим ключевым опытом.

Благодаря жутким картинам Нью-Йорка, некая террористическая группа в один миг сделалась новым глобальным актором, вступив противостояние с государством, экономикой и гражданским обществом. Террористические сети служат своего рода "неправительственными организациями насилия" (НПО-насилия). Они и действуют как НПО, децентрализовано и вне привязки к определенной территории, т.е., с одной стороны, локально, а с другой - транснационально. Они используют Интернет. Если Greenpeace противостоит государствам в экологических кризисах, а Amnesty International - в кризисах, связанных с правами человека, то террористические НПО нарушают государственную монополию на применение вооруженной силы. Это означает: с одной стороны, что подобный вид международного терроризма нельзя сводить к исламскому терроризму, он может увязываться с различнейшими целями, идеологиями, фундаменталистскими движениями. А с другой стороны, необходимо различать между террором национально-освободительных движений, которые имеют территориальную и национальную привязку, и новыми транснациональными террористическими сетями, которые внетерриториальны, т.е. действуют, преодолевая любые границы, чем сразу же обесценивают национальную грамматику армии и войны.

Прежние террористы, совершив запланированную акцию, пытались спасти собственную жизнь. Террористы-самоубийцы, отдавая свою жизнь, обретают огромную разрушительную силу. Можно сказать, что террорист-самоубийца является полной и радикальной противоположностью по отношению к homo oeconomicus. Он не имеет никаких экономических и моральных ограничителей, а потому служит носителем абсолютной жестокости. Его преступление и сам террорист-самоубийца в строгом смысле - единичны. Нельзя совершить самоубийственные террористические акты дважды, а государственной власти не нужно доказывать его преступление. В этой "единичности" синхронизируются преступление, добровольное признание в нем и самоликвидация.

Строго говоря, государству даже не нужно вести поиск террориста-самоубийцы и доказывать вину последнего. Преступник сам свидетельствует о собственном преступлении и сам осуждает себя. Поэтому антитеррористический альянс ищет не преступников, свершивших свои акции в Нью-Йорке и Вашингтоне, ибо эти террористы взлетели на воздух, а их сообщников, руководителей, а также те государства, которые оказывали им поддержку. Но там, где преступник судит себя сам, нарушаются, исчезают причинно-следственные связи. Говорят, будто для создания транснациональных террористических сетей нужен государственный ресурс. Но не является ли именно "отсутствие" государства, недостаточная эффективность государственных структур благодатной почвой для терроризма? Не свидетельствует ли приписывание ответственности государствам и отдающим приказы закулисным руководителям, что мы остаемся в плену традиционного "военного мышления", хотя на самом деле мы стоим на пороге "индивидуализации войны", когда войну может вести уже не одно государство против другого, а индивидуум против государств?

Силовой потенциал террористических акций возрастает, благодаря ряду условий: большей уязвимости нашей цивилизации; к ним относятся: глобальное присутствие террористической угрозы с помощью СМИ; оценка, сделанная президентом США, по словам которого преступники "угрожают всей цивилизации"; готовность террористов к самоуничтожению; экспоненциальное умножение террористических угроз по мере технического прогресса. Технологии будущего - генная инженерия, нанотехника и робототехника - "открывает новый ящик Пандоры" (Bill Joy). Генные манипуляции, коммуникационные технологии, искусственный интеллект, задействованные к тому же в единых комплексах, разрушают государственную монополию на применение вооруженной силы и, если на этом пути не будет поставлен международным сообществом эффективный заслон, то в конце концов произойдет безудержная "индивидуализация войны".

Так генетически модифицированная чума с заданным инкубационным периодом способна уничтожить целые популяции, т.е. речь идет о миниатюрной генетической бомбе, которую без чрезмерных затрат может изготовить едва ли не каждый. И это лишь один пример из многих. Примечательно отличие атомного оружия от биологического. Мы имеем дело с такими технологическими продуктами, основанными на развитии знания, которые переживают непрерывное революционное обновление, могут приобрести широкое распространение и таким образом выйти из рамок государственной монополии и государственного контроля, существовавшего прежде для атомного, биологического и химического оружия из-за необходимости обладать определенными сырьевыми или техническими ресурсами (обогащенный уран, дорогостоящие лаборатории). Это усиление власти индивида по сравнению с государством означается, что ящик Пандоры открывается в политическом отношении: уничтожается не только стена, которая отделяла прежде военных от гражданского общества, уничтожается и стена между виновными и невиновными, между подозреваемыми и неподозреваемыми; до сих пор право проводило здесь строгое различие. Однако если нам грозит индивидуализация войны, то гражданину придется доказывать, что он не опасен; ведь в данных условиях буквально каждый становится подозреваемым в том, что он является потенциальным террористом. Каждый вынужден смириться с тем, что его без особого повода будут контролировать "в целях обеспечения безопасности". Так индивидуализация войны приводит в конечном счете к гибели демократии. Государство будет вступать в союз с другими государствами против граждан, чтобы предотвратить угрозу, исходящую от граждан.

Тем самым отпадает логическая предпосылка, игравшая значительную роль в дискуссии о терроризме, а именно различие между "хорошим" и "плохим" терроризмом: между националистами, которых следует уважать, и фундаменталистами, которых надлежит презирать. Если в эпоху национально-государственного Модерна подобные различия еще выглядели оправданными, то перед лицом терроризма и возможной индивидуализации войны в глобальном обществе риска эти различия оказываются моральной и политической перверсией.

Можно ли вообще дать политическими средствами ответ на данные вызовы? По крайней мере один принцип я могу указать, а именно принцип права: то, что в контексте национального государства противоречит правовым нормам цивилизованного мира, не допускающим совпадение в одном лице жертвы террористического акта, обвинителя, судьи и исполнителя приговора, т.е. своего рода "самосуд", должно действовать и в международном контексте Даже если отношения между разными странами продвинуты недостаточно далеко, необходим такой глобальный союз между государствами в борьбе против терроризма, который базируется на праве. Отсюда следует: необходимо разработать и ратифицировать международную антитеррористическую конвенцию, которая не только прояснила бы правовые понятия, но и обеспечивала бы возможность международного преследования террористов на правовой основе, т.е. создавала бы единое и универсальное правовое пространство - что среди прочего подразумевает ратификацию статуса Международного суда всеми государствами, в том числе Соединенными Штатами . Цель: Терроризм должен быть осужден во всем мире как преступление против человечества. Государства, которые откажутся подписать данную конвенцию, могут ожидать массированных санкций со стороны всех государств. Разве это не та задача, которою должны были бы, памятуя о собственной истории, поставить перед собою Европа и Россия, чтобы определить свой политический профиль в глобальном альянсе и обеспечить успех в борьбе против терроризма, противодействующей сложившейся ныне инерции военной логики?

Здесь я перехожу к третьему вопросу: какие сдвиги происходят в содержании понятий "экономическая глобализация" и "неолиберализм" в контексте глобального общества риска?

3 Экономическая глобализация и неолиберализм

Позвольте начать с анекдота. При слове "глобализация" мне вспоминается одна политическая карикатура: Испанские завоеватели, конквистадоры, во всем блеске своего оружия и амуниции, верхом на боевых конях появляются перед туземцами Нового света. Надпись на облачке над ними гласит: "Мы пришли, чтобы повести с вами речь о Боге, цивилизации и истине!" Обескураженные туземцы в ответ: "Ладно, а что собственно вы хотите узнать?"

Эту сцену легко перенести в наши дни. В пост-советской Москве из интерконтинентального воздушного лайнера выходят представители Всемирного банка, Международного валютного фонда, директора концернов, юристы и дипломаты. Надпись на облачке над ними гласит: "Мы пришли, чтобы повести речь о демократии, правах человека и свободном рынке!" Ответ встречающей делегации: "Ладно. А как расправляются немцы на улице с иностранцами?"

Возможно, эта карикатура относилась бы к вчерашней ситуации, и сегодня дело обстоит уже иначе. Террористические акции, распространение сибирской язвы ставят вопросы, от которых уже нельзя отмахнуться: Закончился ли триумф экономики? Предстоит ли нам вновь открыть примат политики? Действительно ли остановилось казавшееся неудержимым победоносное шествие неолиберализма? Взрыв глобального террора можно, действительно, сравнить с Чернобылем глобализации. Если там пришлось похоронить надежды, которые связывались с использованием атомной энергетики, то теперь оказались похороненными посулы неолиберализма. Преступники-самоубийцы и массовые убийцы продемонстрировали не только уязвимость западной цивилизации, но одновременно они дали нам почувствовать, какими конфликтами чревата экономическая глобализация. В мире глобальных рисков стремительно теряют убедительность призывы неолиберализма подменить экономикой политику и государство.

Особенно показательна здесь американская модель приватизации системы, обеспечивающей безопасность полетов. Об этом говорят неохотно, ибо на ней лежит часть вины за трагедию 11 сентября. Более того: уязвимость США определенным образом связана с американской политической философией: Америка является весьма и весьма либеральной страной, которая не желает платить высокую цену за общественную безопасность. В конце концов, должно было известно, что США служат мишенью для террористических атак. Однако в отличие от Европы служба безопасности полетов здесь была приватизирована, т.е. речь идет в данном случае опять-таки об "американском чуде" высокой занятости, которое объясняется созданием большого числа рабочих мест для работников с нестандартными трудовыми контрактами, с оплатой труда около шести долларов в час, что ниже уровня оплаты в системе "быстрого питания". Основные охранные и контрольные функции по гражданскому обеспечению безопасности полетов доверяются сотрудникам, которые проходят "специальную подготовку" в течение всего лишь нескольких и часов, а текучка кадров в этой сфере "быстрой безопасности" сравнима со сферой "быстрого питания", ибо сотрудники работают здесь в среднем не дольше полугода. Прежде чем ограничивать права граждан, мотивируя это защитой от террора, следовало бы сделать более естественный шаг, а именно профессионализировать службу безопасности полетов и организовать ее на государственной основе. И это лишь один пример из многих!

Итак, американский неолиберализм, с характерными для него грошовой скаредностью государства и пресловутой троицей дерегулирование-либерализация-приватизация, несут свою долю ответственности за уязвимость Америки для терроризма. По мере того, насколько это будет осознано, можно будет потеснить гегемониальные позиции неолиберализма, занятые им за последние годы в мыслях и действиях элит. В этом смысле, ужасные картины нью-йоркской катастрофы содержат важное послание, еще не вполне расшифрованное: неолиберализация может довести страну, государство до смертельного финала.

Аналитики-экономисты крупнейших газет мира, догадываясь об этом, спешат заявить: "Что было истиной до 11 сентября, не может оказаться заблуждением после". Иными словами: неолиберальная модель должна устоять и после террористических акций, ибо у нее якобы нет альтернативы. Но именно это и является заблуждением. В этом находит свое выражение лишь безальтернативность самого мышления. Неолиберализм всегда слыл философией "для ясной погоды", которая хороша лишь тогда, когда ей не приходится сталкиваться с острыми конфликтами и кризисами. Императивы неолиберализма прямо указывают на то, что когда государства и политики слишком много, а регулирующая рука бюрократии сильна, то это и служит главной причиной таких глобальных проблем, как безработица, бедность и экономические кризисы. Триумф неолиберализма базировался на обещаниях, что освобожденная от государственной опеки экономика и глобализация рынка решат величайшие проблемы человечества, что раскрепощенные силы эгоизма справятся с неравенством в мировом масштабе и установят глобальную справедливость. Однако на сегодняшний день верование фундаменталистов от капитализма в спасительность рынка разоблачило себя как опасное заблуждение.

В кризисные времена неолиберализм не способен дать политических ответов. Рецепт, согласно которому при угрозе кризиса или его обострении нужно еще радикальней увеличить дозу прежнего и горького экономического лекарства, чтобы смягчить последствия глобализации, оказывается ложной теорией, подтверждение чему мы сейчас получаем. Напротив, угроза терроризма заставила нас вернуться к простейшим истинам, которые заслонялись триумфом неолиберализма: Отрыв мировой экономики от политики является заблуждением. Без государства и государственных служб нельзя обеспечить безопасность. Без налогов нет государства. Без налогов невозможно образование, невозможно финансирование здравоохранения, невозможна социальная защита. Без налогов нет демократии. Без общественности, демократии и гражданского общества невозможна легитимность. Без легитимности опять-таки не будет безопасности. Отсюда следует: Без соответствующих форумов и форм, призванных обеспечить правовое (т.е. ненасильственное и признаваемое конфликтующими сторонами) разрешение конфликтов на национальном, а в будущем преимущественно на глобальном уровне, в конечном счете мировая экономика вообще перестанет существовать, независимо от предпочитаемой модели.

Так в чем же заключается альтернатива неолиберализму? Ни в коем случае не в национальном протекционизме. Нам необходим расширенный концепт политики, способный стать соразмерным регулятором кризисного и конфликтного потенциала в условиях свободной мировой экономики. Все больше европейских партий (да и общественность других регионах мира) обсуждают и требуют введение "налога Тобина" на огромные финансовые потоки, что могло бы стать первым шагом программного характера. Неолиберализм настаивал на том, что экономика выходит за пределы национального государства и сама устанавливает для себя правила трансграничного поведения. Одновременно предполагалось, что государство продолжит свою старую игру, замыкаясь в национальных границах. Но после террористической атаки государства также открыли для себя возможность и силу транснациональной кооперации, пусть поначалу только в области внутренней безопасности. Неожиданно принцип необходимости государства, противоположный неолиберализму, заявил о себе во всеуслышание, причем в изначальном варианте Гоббса, который рассматривал государство в качестве гаранта безопасности. Становится вполне реальным делом то, что до недавнего времени казалось немыслимым, и именно общеевропейский ордер на арест, покушающийся на святыни национального суверенитета в сфере права и полиции. Но, возможно, подобное сотрудничество мы увидим вскоре и при преодолении кризисов, если они разразятся в мировой экономике. Экономика должна настраиваться на новые правила и новые рамочные условия. Прошли времена, когда каждый действовал так, как ему позволяли возможности и как ему заблагорассудится.

Террористическое сопротивление процессу глобализации вызвало к жизни последствия, совершенно противоположные тем целям, которые преследовались террористами - оно открыло новую эру глобализации для политики и государств: речь идет о создании транснационального концепта политики с помощью сетевых структур и кооперации. Тем самым для общественности подтвердилась еще не вполне осознанная и странная закономерность, которая заключается в том, что вольное или невольное сопротивление процессу глобализации лишь еще больше ускоряет двигатель глобализации. Необходимо осмыслить следующий парадокс: глобализация именует собою необычный процесс, который может быть ускорен двумя способами - тем, что вы выступаете за, или тем, что вы выступаете против него. Противников глобализации и сторонников глобализации объединяют не только глобальные средства массовой информации. Те и другие действуют на основе глобального права, в условиях глобальных рынков, глобальной мобильности, глобальных сетевых связей. Они мыслят и руководствуются в поступках глобальными категориями, стремятся привлечь к себе внимание глобальной общественности. Достаточно вспомнить, с какой точностью инсценировали террористы свою нью-йоркскую акцию в виде Live-катастрофы и Live-массового убийства. Они могли рассчитывать на то, что разрушение второго небоскреба с помощью превращенного в ракету пассажирского авиалайнера будет напрямую транслироваться вездесущим телевидением по всему миру.

Следует ли считать глобализацию причиной террористических акций? Не идет ли здесь даже речь о вполне понятной реакции на наступление неолиберализма, который, по выражению одного из критиков, хочет подмять под свой каток любой уголок на нашей планете? Нет, чепуха. Никакая причина, никакая абстрактная идея, никакой Бог не может послужить ни оправданием, ни прощением для терроризма. Глобализация является амбивалентным процессом, который необратим. Особенно малые и слабые государства отказываются от своей национальной автаркии, ища выход на мировой рынок. Как озаглавила одна из ведущих украинских газет свою публикацию, посвященную визиту Федерального канцлера Германии? "Мы прощаем рыцарей-крестоносцев и ждем инвесторов." Дело и впрямь обстоит так, что большей бедой, чем нашествие иностранных инвесторов является их нежелание устраивать подобное нашествие. Однако необходимо увязывать экономическую глобализацию с политикой космополитического взаимопонимания. К человеческому достоинству, культурной идентичности, к инаковости других людей следует относиться в будущем с большим уважением. Разве не было ли бы разумным создать новую опору в союзе против терроризма, которая одновременно служила бы и мостом между культурами - речь идет о диалоге между культурами во внутренних и внешних отношениях разных стран, о диалоге, разумеется, и с исламским миром, но также со странами так называемого Третьего или Четвертого мира, которые считают себя жертвами глобализации? И разве не должна культурно-экстровертная Европа взять здесь на себя инициативную роль, в частности Германия, которая не слишком обременена колониальным прошлым, но и имеет особые моральные обязательства, связанные с Холокостом?

Это обуславливает постановку четвертого и последнего вопроса: как и насколько в эпоху глобального общества риска изменяются понятия "государство" и "суверенитет"?

4 Государство и суверенитет

Забегая вперед замечу: террористические атаки усиливают государство, однако обесценивают его историческую форму - национальное государство. Национальная безопасность (и в этом состоит важнейший урок сентябрьской террористической акции) не может оставаться в эпоху внетерриториальных рисков национальной безопасностью. Да, альянсы существовали всегда. Решающее различие заключается, однако, в том, что сегодня глобальные альянсы необходимы для обеспечения не внешней, а внутренней безопасности. Раньше считалось: внешняя политика является проблемой выбора, а не необходимости. Сегодня и здесь господствует современная формула "и-и": внешняя и внутренняя политика, национальная безопасность и международное сотрудничество переплетены самым тесным образом. Перед лицом угрозы глобализированного террора (а также финансовых рисков, климтической катастрофы, организованной преступности) единственный путь к национальной безопасности пролегает через международное сотрудничество. Действует парадоксальный принцип: Преследуя собственные национальные интересы, государства вынуждены денационализироваться и транснационализироваться, т.е. частично отказываться от своей автономии, чтобы справляться в глобализированном мире с собственными национальными проблемами. За расширение пространства политического суверенитета и политического маневра для усиления управленческого потенциала приходится платить активной "само-денационализацией". Сокращение национальной автономии и прирост национального суверенитета логически не взаимоисключают друг друга, они могут даже взаимно ускорять и усиливать друг друга. Логика "игры с нулевой суммой", которой руководствовались империи, великие державы, колониализм, экономический и культурный империализм, независимые национальные государства и военные блоки, утрачивает ныне свою объяснительную силу.

В этом смысле кардинальное значение имеет различие между суверенитетом и автономией. Национальное государство базировалось на тождестве суверенитета и автономии. С этой точки зрения экономическая зависимость, культурная диверсификация, военное, правовое и технологическое сотрудничество между государствами автоматически ведут к утрате автономии, а, следовательно, и к утрате суверенитета. Если же мерой суверенитета считать потенциал политического креатива и управления, т.е. если отталкиваться от вопроса, насколько данному государству удается обрести собственный профиль и влияние на сцене мировой политики и насколько государство способно приумножить безопасность и благосостояние своих граждан, то растущие связи и сотрудничество, означающие утрату автономии, оборачиваются приростом суверенитета. Иными словами: мировой авторитет такого государства, как Россия, измеряется - в отличие от времен Холодной войны - не конфронтационным, а кооперационным потенциалом и искусством, т.е. своими позициями в мире тесно переплетенных межгосударственных отношений и на мировом рынке, а также своим участием в международных организациях. Итак: разделенный и интегрированный суверенитет ведет не к его сокращению для государства, а, напротив, - к его преумножению. В этом смысле, не только глобальная террористическая угроза, но и глобальное общество риска в целом открывают новую эру транснациональной и мультилатеральной кооперации.

Дезинтеграция Советского Союза, Югославии и Чехословакии привела, как известно, к образованию ряда национально определившихся государств, в которых имеют место отчасти конфликтные пересечения этнических, национальных принадлежностей и гражданского подданства, отчасти происходят эксклюзии. Это вновь проснувшееся национальное самосознание в странах Центральной и Восточной Европы представляется на первый взгляд противоречием по отношению к открытию и подъему кооперативных транснациональных государств перед лицом вызовов глобального общества риска. Справедливо, однако, обратное: Эти вызовы могут содействовать снижению национальных и этнических напряженностей на пространстве пост-советских государств. Если бы эти страны согласились с такой характеристикой своей ситуации, что все они стоят перед общим историческим вызовом, то стало бы возможно и необходимо искать политические рамки и координаты для того, чтобы координировать национальные решения и суверенные притязания с условиями международного сотрудничества. Сейчас все это осознается и формулируется применительно к геополитическим вопросам внетерриториальной "внутренней безопасности" государств, имеющих этнические и национальные переплетения. Но то же самое можно перенести и на вопросы региональной кооперации в рамках мировой экономики, на обуздание мировых финансовых кризисов, на угрозу климатической катастрофы и на экологические риски, на проблему бедности и, не в последнюю очередь, на проблему прав человека. Иными словами: В опознании и осмыслении рисков, которыми чревато будущее, кроется, возможно, ключ к тому, чтобы совместно преодолеть исторических опыт применения вооруженного насилия.

Вырисовываются два идеальных типа транснациональной межгосударственной кооперации - государства охранительного типа и глобально-открытые государства, которые снижают уровень национальной автономии, чтобы в условиях глобального общества риска обновить и расширить свой национальный суверенитет. Государства охранительного типа могут использовать новую сила своего сотрудничества для того, чтобы стать государствами-цитаделями, где безопасность и армия будут иметь большой вес, а свобода и демократия - малый. Уже слышатся аргументы, что де западные общества избалованы временами мира и благосостояния, у них возник дефицит необходимой жесткости в различении друзей и врагов; этим аргументом обосновывается готовность пожертвовать приоритетом того чудесного дара, коим являются права человека, ради необходимых мер защитного характера. Эта попытка выстроить западную цитадель против иных культур нашла довольно широкое признание, которое в ближайшие годы наверняка еще более усилится. На этой основе может возникнуть политика государственного авторитаризма, адаптивная по отношению к мировым рынкам и авторитарная во внутреннем употреблении. Неолиберализм хорош для тех, кто выигрывает от процесса глобализации, а тех, кто остается в проигрыше пугают терроризмом, чужаками, им инъецируют в определенных дозах яд расизма. Все это можно отождествить с победой террористов, ибо страны, представляющие Модерн, сами лишают себя того, что делает их привлекательными и сильными: свободы и демократии.

В будущем же все важнее станет вопрос: за что вы боретесь, за что мы боремся в противостоянии транснациональному терроризму? За глобально-открытую систему государств, которая основывается на признании инаковости других и дает ответы на этот вопрос.

Национальные государства, замыкающиеся в себе от внешнего мира, с трудом могут справиться со взрывчатой силой этнических и национальных идентичностей, которые оказываются взаимопереплетенными и внетерриториальными. Глобально-открытые государства, напротив, акцентируют необходимость увязывать национальное самоопределение с ответственностью за других, за "иное" внутри вне государственных границ. Речь идет не об отрицании национального самоопределения, не о предании его проклятию. Наоборот: речь идет о том, чтобы избавить его от национальной однобокости и связать с интересами всего мира. Глобально-открытые государства борются не только против террора, но и против причин, порождающих в нашем мире террор. Они обретают и обновляют креативную и убедительную силу своей политики, исходя из решения глобальных проблем, которые являются для людей самыми насущными, но которые не могут быть решены отдельной страной в одиночку.

Глобально-открытые государства базируются на принципе национальной индифферентности. Подобно тому, как Вестфальский мир покончил с конфессионально-гражданскими войнами 16-го века за счет отделения церкви от государства, можно покончить - и в этот состоит мой тезис - с национально- глобальными (гражданскими) войнами 20-го и начавшегося 21-го века за счет отделения государства от нации. Подобно тому, как лишь арелигиозное государство смогло вообще обеспечить отправление различных религий, глобально-открытые государства сумеют обеспечить выходящее за пределы государственных границ сосуществование различных этнических, национальных и религиозных идентичностей за счет принципа конституционной толерантности.

Уважаемые дамы и господа, я завершаю свое выступление. Почти излишне говорить, что выступающий безнадежно укоренен в традициях Просвещения, пусть даже подвергшихся критическому пересмотру. Следуя этой традиции, он при всей неполноте и предварительности своих рассуждений попытался обрисовать то, как на горизонте глобального общества риска тает грамматика политического, которая казалась созданной навечно. Возможно, Вас, как и меня самого, удивляет то обстоятельство, что за ужасом тех угроз, которые парализуют нас и застят нам глаза, открываются дальние политические перспективы. Мне хотелось бы указать на три из этих лишь представляющихся парадоксальными шанса, которые открывает нам глобальное общество риска.

Во-первых, мне кажется возможным и необходимым создать для антитеррористическогоальянса международную правовую основу, антитеррористический режим, который регулировал бы такие вопросы, как преследование за нарушение налогового законодательства, выдача преступников, предоставление мандата вооруженным силам, компетенция судебных инстанций и т.п.; только так можно дать реальный ответ на долгосрочные вызовы в меняющихся исторических и политических контекстах.

Во-вторых, поскольку антитеррористический альянс обещал не ограничиваться использованием военной силы, было бы необходимо выполнить это обещанием с помощью вызывающей доверие политики диалога - поначалу диалога с исламским миром, а затем и с другими культурами, которые видят для себя угрозу в процессе глобализации. Только так можно предотвратить то, что провоцируется военными акциями, а именно успех террористов в их стремлении объединить вокруг себя все исламские народы. Возможно, Европа, которая более диалогична в культурном и внешнеполитическом отношении, могла бы лучше справиться с этой ролью, чем интровертированная в культурном плане Америка?

В-третьих, угрозы глобального общества риска могут быть превращены в шансы для создания региональных структур сотрудничества между глобально-открытыми мультинациональными государствами.

Позвольте, наконец, оратору заверить Вас, что его весьма радует мысль о том, что мощным импульсом для реализации указанных целей может послужить сотрудничество между страной, на языке которой я говорю - Германией, и страной, которая оказала мне честь, дав возможность сегодняшнего выступления - Россией.

А закончить выступление мне хотелось бы цитатой из Иммануила Канта: "Помыслить себя по праву национального гражданства членом всемирного гражданского общества - это самая возвышенная идея о человеческом предназначении, которой можно проникнуться и к которой нельзя отнестись без энтузиазма."

1. Hugo von Hofmannstal, Der Brief des Lord Chandos, Stuttgart 2000, S. 51f.

2. См . подробнее : Gregory Benford, Deep Time - How Humanity Communicates Across Millenia, Avon 1999, а также Frank Schirrmacher, Zehn Tausend Jahre Einsamkeit, in: Frankfurter Allgemeine Zeitung, № 209 vom 8. September 2000, S.49

3. Baltasar Garzon, Die einzige Antwort auf den Terror, in: DIE ZEIT № 44, 25. Oktober 2001, S. 11.

4. Налог назван по имени экономиста Йельского университета, Нобелевского лауреата Джеймса Тобина, который предложил взимать определенный процент со всех валютных операций в мировой экономике. По расчетам ООН, ежегодный объем поступлений от "налога Тобина" в размере, например, 0,25% составил бы около 300 млрд. долларов. - Прим. ред.

academy-go.ru

Объявления